Отцы и дети Бенкины
Самуил Иосифович Бенкин (1898–1938). В 1930–1932 гг. – ответственный (первый) секретарь Ставропольского райкома ВКП(б), затем первый секретарь в с. Кошки, с 1934 года – первый секретарь Орского окружкома. 12 октября 1937 года, в день избрания ответственным секретарем Оренбургского обкома ВКП(б), был арестован. 29 января 1938-го тройкой военной коллегии Верховного Суда СССР приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. Реабилитирован посмертно в мае 1957 года.
Думаю, не ошибусь, если скажу: очень многим ставропольчанам-тольяттинцам эта фамилия известна. Старший Бенкин в начале 1930-х был первым секретарем Ставропольского райкома партии, в 1937 году арестован и вскоре расстрелян. Его сын – известный хирург, основатель тольяттинской школы альпинизма. Внук в августе 1996 года погиб при восхождении на гималайский восьмитысячник…
Писать об этой удивительной семье (пока лишь по мужской линии, о вдове Бенкина Тамаре Сергеевне разговор особый) и легко, и тяжело. Избитое «гвозди бы делать из этих людей» – как раз про них, и жизнь каждого из них была как на ладони. Потому и легко. А тяжело – из-за того, что, как бы все очевидно ни казалось, конфликт поколений никто не отменял, и даже о персональной истории собственных отцов и дедов порой хочется поговорить в сослагательном наклонении. Чего уж тут о других…
Краткий курс отца
Сдается мне, известный ставропольский хирург Владимир Самуилович Бенкин, 90-летие со дня рождения которого мы недавно отметили, часто мысленно обращался к истории своей семьи. Она ведь, как ни крути, органично вписалась и в историю России.
Сам он, конечно, не мог помнить тот период жизни, когда отца – участника гражданской войны на стороне красных, убежденного проводника политики Ленина-Сталина, – направили из Сызрани в Ставрополь. И что пришлось пережить семье секретаря райкома ВКП(б) Самуила Бенкина – в то время первого руководителя района – в разгар страшного голода начала 1930-х. Но есть документы и воспоминания старожилов. Как рассказывали ставропольчане, от голода лошади в колхозных конюшнях буквально «висели на веревках, на сеннице мертвые лежали». Мягко говоря, немало голодных смертей было и среди населения.
Из воспоминаний управляющего отделением ставропольского колхоза «Правда» Николая Ивановича Юдина: «В 1933 году был голод, и люди уезжали, дома бросали, забивали окна досками и покидали свои обжитые места. Большинство уезжали в город Горький (Нижний Новгород) и в Сибирь и на Кавказ».
По: Сергей Мельник. Макаров: Документально-публицистический очерк. – Тольятти, 2018.
Многие, и не без оснований, и в то время считали, что к столь бедственному положению деревню привела политика правящей большевистской партии, взявшей курс на сплошную коллективизацию и повсеместное массовое уничтожение крепких крестьянских хозяйств. «Под раздачу» попали и середняки, и даже бедные крестьянские семьи. Все это в первую очередь подорвало экономическую базу российского села.
Немало обид у ставропольчан было «на ту партию». Один «закон о колосках» вспомнить – сколько народу за горсть зерна с колхозного поля отправилось рыть Беломорканал. А так называемое раскулачивание?
Коренной ставропольчанин Василий Новокрещенов, руководивший колхозами в ту тяжелую пору, был убежден, что в голодоморе виновата «руководящая и направляющая сила советского общества», как называли коммунистов в советской Конституции: «В 1933-м в амбарах хлеб лежал, а партия-то молчала, хотя могла все сделать».
В с. Валы Ставропольского района 29 марта 1932 г. произошло массовое выступление крестьян на почве переброски хлеба, в котором участвовали до 300 чел. Стоял вопрос о вывозе 100 ц хлеба Жигулевскому колхозу в порядке соцпомощи… Слышались выкрики: «Нас обманывают, хотят уморить с голоду, нас ведут к прямой гибели, нужно дать отпор». «Хлеба не дадим. Возьмите только пройдя через наши трупы. Нужно разбить амбары, разделить оставшийся хлеб, выгнать всех коммунистов»…
ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 10. Д. 508. Л. 409–410 (цит. по: сайт Международного фонда «Демократия» – фонд Александра Н. Яковлева)
При этом секретаря райкома Самуила Бенкина персонально никто не упрекал. Ну, разве только так, опосредованно и без той кипящей «ярости», с которой расправлялись с «классовыми врагами» те, кто еще вчера «был ничем». Вот и вдова Владимира Бенкина вспоминает, что ее дед по матери и двое его сыновей были раскулачены в то время, когда секретарем райкома в Ставрополе работал отец ее будущего мужа.
А то, что пробыл секретарь райкома Бенкин в районе недолго, по мнению старожилов, объяснялось просто: «Секретарей как перчатки меняли. И это была политика партии: и председателей (райисполкома) держать нельзя долго, и секретарей – могут быть всякие сговоры или еще чего…»
«Не секрет, что уже к началу 1932 года деревня была ослаблена коллективизацией, чрезмерными хлебозаготовками и не совсем благоприятными погодными условиями прошедшего года. И в этой ситуации руководство страны, которому было известно о тяжелом положении в Поволжье, утвердило в 1932-м завышенные планы хлебозаготовок для Средней Волги. Весь хлеб, произведенный колхозами и совхозами, объявлялся государственным достоянием, и малейшие посягательства на него со стороны производителей безжалостно карались. Продажа хлеба на рынке была запрещена. У крестьян отбирали хлеб, заработанный на трудодни, в том числе и оставшийся с прошлых лет; вывозили семенной хлеб. Попытки крестьян перебраться в города жестоко пресекались. По сути, это был первый в истории поволжской деревни искусственно организованный голод…»
По: Ставрополь на Волге и его окрестности в воспоминаниях и документах / авт.-сост. В.А. Казакова, С.Г. Мельник. – Тольятти: Городской музейный комплекс «Наследие», 2004
«Боевое крещение» сына
Владимир Самуилович Бенкин (16 ноября 1928, Сызрань — 18 сентября 2011, Тольятти). Сын Самуила Иосифовича Бенкина* (1898–1938), первого секретаря Ставропольского райкома ВКП(б) в 1930–1932 гг., репрессированного. Окончил Ярославский медицинский институт. Врач-хирург высшей категории клинической больницы №1 г. Тольятти. Мастер спорта СССР и инструктор-методист 1-й категории по альпинизму.
«Родители моего отца были бедняками еврейского селения Злынка в Брянской области, к концу XIX века оказались в Гомеле, – писал Владимир Бенкин в своей биографии для тольяттинского музея «Наследие». – У отца было три брата и три сестры, он был старшим из братьев. Все дети, кроме моего отца, после революции получили высшее образование».
Все тетушки были педагогами. Дяди и двоюродные братья по отцу и матери воевали, многие не вернулись с фронта. Воевали и его родные братья, дети Самуила Иосифовича и Доры Наумовны.
«После ареста отца семья фактически распалась, – вспоминал Владимир Самуилович. – Меня отправили в Крым, в совхоз «Старая Чеботарка», к другой его сестре. В 1939 году мать, также пережившая арест как «жена врага народа» и после освобождения поселившаяся у брата в Ярославле, смогла вызвать меня туда».
Жили втроем – с няней Александрой Андреевной Мельниковой, потерявшей всех детей во время голода 1933 года. «Мы выходили ее, она стала членом семьи. Я был младшим, и для меня няня Шура была самым близким человеком до ее последних дней», – вспоминал Бенкин.
Там, в Ярославле, будущий доктор получил свое «боевое крещение».
В августе сорок первого начались ночные бомбежки. Мы, мальчишки, сбрасывали с крыши и чердака зажигательные бомбы. От одной такой бомбы все ребята, которые были со мной на крыше, погибли, а я получил тяжелую черепно-мозговую травму и перелом костей голени… 20 октября 1941 года, во время немецкого наступления на Москву, нас отправили в эвакуацию, и в ноябре мы прибыли в Ставрополь.
– Мать пошла работать в ту же аптеку, которой заведовала в свое время, только теперь уже контролером-рецептором на зарплату, позволявшую прожить впроголодь. Квартировали в доме возчика ставропольской же аптеки на Кооперативной улице вместе с эвакуированными из блокадного Ленинграда. С трудом одолели первую зиму, потом нас спасали выделенный «на задах» огород и коза.
В 1946-м, окончив ставропольскую среднюю школу, Владимир Бенкин поступил в Ярославский мединститут. Практику, сначала фельдшерскую, а затем и врачебную, разрешили пройти в Ставрополе.
– Сюда приехал работать и после окончания института, хотя были другие направления: МВД, Сахалин, много чего. А тут начиналось строительство Куйбышевской ГЭС…
«А он, мятежный, просит бури»
В очерках о главвраче Ставропольской больницы Романе Левицком («Ставрополь-на-Волге», 2017 г.) и к 100-летию со дня рождения академика Константина Седова (29 мая 2018-го) я писал, насколько высок был уровень ставропольской «земской» в 1940-х – 1950-х годах. Аналогов этой прекрасно оборудованной и укомплектованной кадрами многопрофильной районной больнице в области просто не было. И это в первую очередь благодаря Левицкому – «самому сильному руководителю и хирургу районного масштаба во всей области», как отмечал Бенкин в интервью для публицистического телепроекта «Половина века» (Тольятти, «Лада ТВ», 2004).
– Роман Макарович – человек неординарный, – рассказывал Владимир Самуилович. – Как руководитель, для того времени это был очень властный человек, не терпящий возражений, не допускающий никаких диспутов. Его решение было законом. Во многом благодаря этим качествам для больницы он делал очень много – все, что тогда было вообще возможно. Вел он себя как человек, который понимал, что с ним воевать никому, даже властям, не надо – это им будет дорого стоить. Поэтому он умудрялся – причем вовремя – выбить какие-то деньги для ремонта, для зарплаты, для приобретения медикаментов. Он мог прийти к управляющему банком и сказать: «Что? Нет денег? Хорошо, я посмотрю на тебя, когда ты появишься у меня в больнице со своими близкими». А потом спокойно сесть в пролетку и уехать. Деньги появлялись в худшем случае на следующий день…
Конечно, не все было гладко. Молодому специалисту, «младенцу с мятежной душой», как писал Бенкин о себе в одной из автобиографических справок, было непросто. «Я был не очень управляемым, и мне периодически очень здорово от него доставалось за самовольство, за рисковые решения без консультации, без вызова главврача в экстренных случаях по ночам (а он жил на территории больницы). Под предлогом «ну зачем я буду его беспокоить» я нередко нарушал эту установку, и мне попадало…»
В 1950-м Бенкин заболел горами. «Заразился» при восхождении на Казбек, который был включен в программу спартакиады народов Кавказа. Путевка в альпинистский лагерь послужила наградой за успехи в институте.
Те, кто ходил в горы, знают: «болезнь» эта зачастую неизлечима, и Бенкин стал в этом смысле «хроником». Теперь уже сам себе каждое лето «выписывал путевки» на Памир, и, хоть и не сразу, приучил к этому строгого Левицкого. Правда, главврач вскоре тяжело заболел. В 1957-м, вернувшись из очередной экспедиции, Владимир Самуилович уже не застал его в живых.
Пик имени внука
Игорь Владимирович Бенкин (2 марта 1958 – 15 августа 1996).
Наследуется ли страсть к восхождениям? Когда-нибудь мы узнаем и об этом. Но, так или иначе, Игорь Бенкин отправился «по стопам отца». Нет – выше! Отцы ведь даже не мечтали замахнуться на заоблачные гималайские пики-восьмитысячники. Должны были пройти годы, чтобы русские альпинисты получили доступ к мировым вершинам первой величины. И главное, появились люди, которые смогли реализовать проекты, которые для советского времени казались фантастикой. И появились они не где-то в столицах, а совсем рядом, в нашем же Ставрополе-Тольятти.
Свою первую городскую премию за достижения в области журналистики я получил за очерк «Сошедшие со звезды», опубликованный в тольяттинской газете «Презент» 28 сентября 1996 года. Статья была напечатана через полтора месяца после восхождения тольяттинских альпинистов на второй по величине и один из самых сложных восьмитысячников – К-2, или Чогори (8611 метров). Причем наши парни взошли – впервые в истории альпинизма – по самому тяжелому маршруту, по Северному ребру «горы-убийцы», как ее называли профессионалы.
К тому времени, за всю историю восхождений, на вершину К-2 поднялись чуть больше сотни человек – на порядок меньше эверестовского. Статистика говорит сама за себя: со «звезды К-2» не вернулся каждый четвертый. Люди гибли в основном на спуске от истощения – физического, эмоционального, какого угодно. Именно так погиб Игорь Бенкин. И никто никогда не сможет объяснить, почему на сей раз гора выбрала жертвой именно его.
Как утверждал вернувшийся в город с печальной вестью Андрей Волков (ныне президент Федерации альпинизма России, научный руководитель Московской школы управления «Сколково»), Игорь, который участвовал в восхождении на Эверест, но, по воле обстоятельств, не был в числе тех, кто поднялся на вершину, на сей раз сделал все возможное, чтобы использовать уникальный шанс. «И поэтому там, на горе, в нем проснулось что-то фантастическое: он пахал, он все время работал в лидерах. А когда перед его группой открылся шанс – у него не было никаких колебаний. Он пошел на штурм и работал впереди всех. Но я бы задушил того, кто скажет, что он шел умирать…»
Американский альпинист Карлос Булер, присоединившийся к тольяттинской команде в момент восхождения на К-2, поднялся на вершину вместе с Игорем. Потеряв едва обретенного русского друга, Карлос собирался на правах первооткрывателя назвать именем Бенкина покоренный им безымянный пик на Аляске. Есть в этом особый смысл и логика: назвать именем альпиниста гору, а не далекую планету или звезду.
Сергей Мельник
