Тот самый девяносто первый

1991-й – год августовского путча и бесполезного уже референдума за и против СССР* – открыл архивы и развязал языки. Много, очень много доселе неизвестного или старательно забытого мы узнали-вспомнили в тот год. Вслед за центральными изданиями – «Новым миром», «Знаменем», «Невой», «Огоньком», «Столицей» – темы, десятилетиями жестко табуированные, одна за другой стали подниматься на страницах местных газет. Вплоть до районок и многотиражек.

«Не поступиться принципами»

Общество, казавшееся навеки устоявшимся, незыблемо монолитным, будто «вспомнило молодость», встав по разные стороны баррикад. Разделилось на красных и белых, как писал в доживающей последние деньки газете «Гидростроитель» ее бывший главный редактор Николай Фролов (получивший, к слову, звание «Заслуженный работник культуры РФ» в один день с первым редактором ставропольской газеты «Ленинский путь» Сергеем Машковым).

Сам Николай Романович был, разумеется, за красных. В тот год его вдруг потянуло на большие «полотна»: в печатном органе «Куйбышевгидростроя», которым он когда-то долго рулил, вышло с десяток, с продолжением из номера в номер, его публикаций в защиту дышащей на ладан КПСС. Тому же посвящена его статья о голоде в Поволжье 1920-х, приуроченная к 70-летию трагедии.

«Перенося лишения, голодая и погибая на посту, коммунисты пробуждали у людей волю к жизни… Голодающие крестьяне Поволжья видели, что только Советская власть может спасти их от неизбежной, по старым, царским временам, гибели», – фантазирует Фролов в «Гидростроителе» от 21 февраля 1991 года.

Спецхраны уже открыли, но глубоко «изучить матчасть» тем, кто даже не пытался выйти за рамки привычного «краткого курса истории КПСС», было недосуг. Да никто и не принуждал их «поступиться принципами», как, помнится, молвила незабвенная героиня тех времен Нина Андреева. Тем временем в первом издании «Большой советской энциклопедии» (1930 г. Т. 17) под редакцией Бухарина, Куйбышева и прочих соратников Ленина мы еще можем прочесть что-то внятное о тех печальных событиях. Голод 1921-1922 гг. признается «небывалым даже в летописях русских голодовок», приводится кое-какой цифровой материал: голодом охвачено 36 губерний с населением 90 миллионов, погибло около 5 миллионов человек*, опустошено до 10–20 процентов дворов и хозяйств, армия беспризорных детей дошла почти до 7 миллионов. Впрочем, авторы той статьи в главной энциклопедии страны, подобно тольяттинскому экс-редактору, не собирались каяться. Большевикам всегда было на кого свалить, вот и на сей раз: «Этот голод явился тягчайшим «посмертным даром» свергнутого царизма».

Спецхран помнит всё

Сам я откопал первое издание БСЭ (снятое с книжных полок после расстрела Николая Бухарина и ряда других членов редколлегии) в том же 1991 году, когда добрался, наконец, до крупнейшего отечественного книгохранилища – библиотеки имени Ленина. Спецхран «ленинки», как выяснилось, оказался сущим кладезем источников для подготовки сначала курсовой, затем дипломной работы по специальности «журналистика» в Высшей комсомольской школе. В этот славный вуз, который сегодня зовется Московским гуманитарным университетом, меня – вовсе не комсомольского функционера, а чистой воды «неформала», как тогда говорили, – угораздило поступить за год до того, как мы «проснулись в другой стране»: в августе 1990-го. О чем, кстати, совсем не жалею: не было бы в моей жизни ВКШ – не попал бы в штат легендарного московского еженедельника «Столица». (Как обычно, помог случай: в качестве руководителя моего дипломного проекта кафедра предложила обозревателя этого журнала – и по совместительству очень талантливого поэта – Михаила Поздняева…)

Нужно сказать, и там, в Москве, хватало людей, которые «не могли поступиться…», но при этом очень даже неплохо устроились в новой действительности, в которой оказалась страна. Достаточно назвать заведующего нашей кафедрой, главного редактора «Правды», члена ЦК КПСС Геннадия Селезнева, который впоследствии два срока был спикером российского парламента. Принципы принципами, но при этом не было у него того категорического неприятия оппонента, той провинциальной упертости в отстаивании своей, порой абсолютно беспочвенной, позиции, с которой я не раз сталкивался в конце 1980-х – начале 1990-х в Тольятти. Даже если накал страстей был на пределе, уважение к чужой точке зрения перевешивало эмоции. Так было, например, на защите моей дипломной работы, выводы которой абсолютно противоречили тому, чему с детства учили Геннадия Николаевича. Наш спор был долгим, но в итоге в зачетке появилось «Отлично»…

Селезнев читал «Столицу», где как раз накануне защиты вышла публикация по теме дипломного проекта. Тогда же, поздней осенью 1991-го, в журнале была опубликована моя статья с говорящим подзаголовком «Слухи о голоде не всегда были сильно преувеличены» **.

Собственно, я и сегодня абсолютно согласен с оппонентами «ленинской гвардии», которые сделали четкий расклад причин голода. «Действительная помощь голодающему сельскому населению почти неосуществима в средневековых экономических условиях, искусственно созданных большевистским режимом», – анализировал, к примеру, философ и публицист Петр Струве («Голод», София, 1922) и перечислял шаги, которые привели страну к катастрофе. Ликвидация крупных частных хозяйств и насаждение военно-коммунистических совхозов; ликвидация трудовых фермерских хозяйств и насильственное возвращение фермеров в общину; развязывание гражданской войны во всех без исключения деревнях; политика продразверстки, не щадящая практически ни одного хозяина; запрещение торговли плодами крестьянского труда – всё это привело деревню к разорению…

В той давней публикации я привел немало фактов, свидетельствующих о том, какой ужас пережила тогда страна. И пришел к выводу, на котором настаиваю и поныне: «Чудовищный голод 1921–1922 гг., судя по всему, окончательно подорвал силы, способные уничтожить преступный режим изнутри… Для большевиков голод стал оружием массового поражения страшной разрушительной силы, стратегическим средством, обеспечившим в конечном счете «победу» и такую долгую оккупацию».

Но прежде была «чапанка»

Пока одни, как утопающий за соломинку, цеплялись за принципы, другие занялись тем, о чем в прежние времена не могли и заикнуться.

В те же дни, когда в «Столице» вышло мое исследование о голоде, в районной газете, переименованной в начале 1991-го в «Ставрополь-на-Волге» (номер от 12 ноября 1991 г.), появилась статья «Крестьянский бунт в Ставропольском уезде. По рассказам и записям очевидцев». Автор – ветеран Великой Отечественной войны, тольяттинский краевед и кинодокументалист, создатель известного в свое время фильма «Евгений Никонов» Валентин Носков – приводит свидетельства ставропольчан, откликнувшихся на просьбу поделиться воспоминаниями о «чапанке».

Предваряя публикацию, Валентин Михайлович цитирует Декрет ВЦИК и CHK от 9 мая 1919 года: «Ни один пуд хлеба не должен оставаться в руках держателей за исключением количества, необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая. Объявить всех, имеющих излишки хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты… врагами народа, предавать их революционному суду с тем, чтобы виновные приговаривались к тюремному заключению на срок не менее 10 лет, изгонялись навсегда из общины, все имущество подвергалось конфискации.

В села были направлены отряды, отнимали у крестьян хлеб, – продолжает автор. – Бунт в Ставропольском уезде, стихийный по своей природе, вызванный жестокими перегибами продразверстки, реквизицией скота, хлеба, гужевого транспорта, носил по сути своей крестьянский, а не кулацкий характер. Он выражал боль и обиду простых сельских тружеников, потому и призывы к мятежу находили живой отклик в мужицких душах.

Между тем наша официальная пропаганда окрестила его «кулацко-эсеровским, чапанным мятежом». В печати сообщалось, что основное ядро мятежников якобы составляли кулаки и недобитые белогвардейцы, к которым примкнула, мол, некоторая часть среднего крестьянства. Но это было не так.

Ставрополь до октябрьского переворота был купеческим городом, а не кулацким. Торговлей славились и волостные села Хрящевка, Ягодное, Ташелка, Нижнее Санчелеево, Узюково. Если бы в мятеже участвовали только кулаки, то есть самые крепкие, работящие крестьяне, и соответственно только они пострадали от карающей десницы пролетарской диктатуры, то это был бы обычный эпизод классовой борьбы, каким полна история. Но трагизм «чапанки» в том и состоит, что под карающий меч властей угодили и середняки, и даже бедняцкая часть крестьянства, которая тоже выступила против продразверстки»…

Ну, а финал этой истории известен: крестьянское восстание было подавлено со средневековой жестокостью.

«Сельский хозяин отлично понял существо нового «правопорядка» и стал создавать потребный ему минимум продуктов. В результате… исключалась возможность накопления продовольственных запасов, а надеяться, кроме себя, крестьянину было не на кого», – продолжил я цитировать Петра Струве в своей статье в «Столице».

В итоге в начале 1920-х сельчане оказались совершенно беззащитны перед неурожаем. Он только довершил то, что не успели сделать большевики.

Сергей Мельник

_______________

* На референдуме за или против сохранения СССР 17 марта 1991 за сохранение СССР проголосовали 83,7% жителей Ставропольского района, в среднем по стране – 76,4%.

** Историк Сергей Мельгунов в своих работах приводит такие цифры: по его подсчетам, число умерших от голода и болезней на территории бывшей Российской Империи в первые послеоктябрьские годы (1917–1922) составляло около 13 миллионов человек.

*** Столица. – 1991. – № 44. – с. 54-56.