Семейные узы рвутся с треском именно из-за жилья

Коммунизм нам обещали к 1980 году. Народ терпеливо его ждал, в первую очередь рассчитывая на собственное жильё. Кто-то, конечно, получил, но это в общей-то массе – единицы. Потом были заявления Горбачёва во время перестройки: бросим пить, будет у каждой семьи квартира. Не срослось. Нынче ничего не обещают. Хочешь отдельное жильё – покупай или жди, когда родители естественным путём освободят квадратные метры.

Я как-то и не напрягалась этой темой, пока не занялась приватизацией собственной квартиры и не познакомилась с риелтором Наташей. Коротая время в очередях то там, то тут, Наташа много чего рассказала мне из своей практики. Суть свелась к следующему: война между родственниками за «квадраты» гораздо сильнее по накалу и манёврам, чем Бородинское сражение. Не будем всех огульно охаивать, но примеров того, что семейные узы рвутся легко и с треском именно из-за жилья, немало.

Живёт себе Петровна, мама двух сыновей. Живёт, заметим, в понимании и радости. Детки подрастают. Тревожась о будущем детей, она начинает процесс приватизации и оформляет трёхкомнатную квартиру в трёх равных долях на себя и сынков. Приходит время, и птенцы покидают родное гнездо, в данном случае – трёхкомнатную квартиру.

Один женился на прекрасной девочке Лене, другой уехал работать по специальности в соседний город. Петровна с кошкой живёт на прежнем месте. Оба сына снимают жильё. Молодые рассудили, что вместе с мамой, пусть и самой замечательной, им придётся трудновато. Все жили и не тужили, часто встречались, праздники вместе отмечали. Ласковая сноха Лена уже стала свекровь мамой называть, и той казалось, что старость у неё будет безмятежной и благостной.

Но не бывает счастье вечным, а старая поговорка «Ночная кукушка дневную завсегда перекукует» актуальна до сих пор. Женатый сын Андрейка стал всё чаще закидывать удочку на предмет того, что ему с Леной надоело снимать квартиру: накладно, соседи лютые и другие неудобства. Сначала мама не совсем понимала, чего от неё хотят: больших денег у неё сроду не водилось, отец после развода сыновей тоже не баловал. Из всех богатств только трёхкомнатная квартира. Короче, Лена с Андрейкой потребовали свою долю.

Тут Петровна и всполошилась. Конечно, квартира трёхкомнатная, но в старом доме, первый этаж, на три однокомнатные её всяко не разменяешь. Позвали для совета старшего сына из соседнего города: на него, а вернее, на его благоразумие мама очень рассчитывала. Но оказалось, что тот тоже претендует на свою долю в квартире: можно, сказал, и деньгами отдать. Всплакнула Петровна, подалась до риелторов: можно ли как-нибудь квартиру разменять, чтобы никого не обидеть и самой на старости лет без угла не остаться? Риелтор очень старался, но всё выходило, что попадались или убогие малосемейки, или квартиры с подселением.

Время шло. Когда-то жизнерадостная Петровна с лица сменилась, глаза – всегда на мокром месте. Праздников уже ждала с тревогой: собираются за одним столом Андрейка с Леной, старшенький сынок, и все разговоры сводятся к одному – к разделу квартиры. Причем много интересного ей пришлось услышать на старости лет от любимых сыночков: «Да сколько тебе жить-то осталось? Чего за квартиру держишься? С собой в могилу, что ли, унесёшь?» Ласковая когда-то Леночка, потупив глазки, в разговоры не лезла, но дело своё делала: Андрейка становился всё более агрессивным с матерью. Попросит она чего ей на машине привезти – столько в ответ грязи навалит, что никакого валокордина не хватит.

В общем, началась у нашей Петровны не жизнь, а каторга. И с насиженного места трогаться не хотелось, и сыновья право имеют. Плакала втихаря, таблетки глотала, но куда деваться? Попросила риелтора «трёшку» поменять на меньшую с доплатой: квартиру – молодым, доплату – старшему сыну. Лена с Андрейкой пообещали Петровну к себе взять – доживать последние деньки.

– Я за свою практику много чего видела, но чтобы так с матерью обращаться – это уже за гранью, – говорит моя риелтор Наташа. – Ведь родила, воспитала, обоих в попку целовала, а получила вместо заботы пинка под зад: живи, как хочешь, но нам, что причитается, отдай. Этот самый Андрейка с женой даже при мне в выражениях не стеснялся: не мамой называли, а «ты, старая»…

Так наша «старая» оказалась вместе с сыном и невесткой в двухкомнатной «хрущёвке». Отвели ей угол в проходной комнате, а дальше понеслось: «не так сидишь, не там стоишь».

Старшенький, получив свои деньги, сошёлся с женщиной, у которой уже была квартира. Купили машину, но маму даже в гости не зазывали. Сама она, бывалочи, приедет пожалиться на Андрейку и сноху, два дня её подержат, а потом – поезжай с богом. «И что с той Петровной стало теперь, остаётся только догадываться», – говорит Наташа.

Много чего мне из своей практики риелтор рассказала. Про то, как сестра с братом навеки врагами стали из-за родительского наследства – квартиры. Как внуки измывались над бабушкой, требуя своей доли. Как одному деду пришлось судиться с дочерью, которой он квартиру подарил, а та его взяла да и на улицу выгнала.

Слушала я, слушала все эти страсти-мордасти, совсем расстроилась: у самой двое сыновей и трёхкомнатная квартира в процессе приватизации. Наташа посоветовала сделать меня единственным собственником, чтобы «ночные кукушки» сыновей меня не перекуковали. Вот думаю…

Ну а в качестве бонуса риелтор рассказала исключительную историю про благородство – иначе не скажешь.

Жили-были дед да баба. Жили в двухкомнатной квартире, из родственников – племянник и племянница со стороны бабушки Дуси. Племянник жил далеко, а племянница тут же, под боком. И, понятное дело, именно Аня со своими детьми к старикам чаще заходила, помогала, обихаживала. Племянник, назовем его Сашей, тоже изредка приезжал, посещал могилки родных и к бабе с дедом заходил. Поскольку у Ани материальное положение было плохенькое, дети на шее, дед да баба решили на неё дарственную на свою квартиру отписать. Саша не обиделся, поскольку жизнь у него была в достатке.

Однако, старость – не радость, и всё чаще отдаёт маразмом. Сидел дед несколько лет и думал: как бы дарственную назад завернуть. Уж не знаю, чего ему в голову стукнуло или надоумил кто, только взял он и в суд заявление отнёс: прошу, мол, нам с Дусей назад вернуть подаренную квартиру. Судебное дело изначально было обречено на провал, но Аня с сыновьями не стали со стариками связываться и себя позорить – отказались в суде от дарственной.

Прошло несколько лет. Дед и баба всё чаще стали болеть. Тут стоит добавить, что старик был поклонником крепких спиртных напитков и в потреблении их себе не отказывал. К тому же стал глуховат и жадноват. Дусе своей не разрешал телевизор и свет включать – экономил. Когда та слегла, кормил чаем с хлебом. Супчики приносила Аня или соседки. Бабуля, прошло время, умерла. Пьяный дед, кстати, заметил это только через шесть часов – как глаза продрал.

Хоронить приехали племянники, дед выдал им нужную сумму, заказал место на кладбище рядом с супружницей и слёг – догнал его рак. После Дуси он прожил 17 дней, всё это время Аня (Саша-то далеко) с детьми ходили к деду: мыли, готовили, разговаривали с ним. А тот, хоть уже и к богу в гости собирался, вредничал и злобничал: «Ну-ну, ухаживайте тут за мной, а я-то квартиру государству оставил».

…Вечером Аня ещё говорила с дедом, а утром пришла: тот уже упокоился. Лежит на кровати, а в руках большая дерматиновая папка, которую раньше в глаза никто не видел. В папке той лежало завещание, по которому всё добро, в том числе и квартира, отходило Саше. Взрыднула Аня, а делать нечего. Похоронили деда рядом с бабушкой. Тут одна из знакомых старушек и шепнула наследнику в ушко: мол, квартира – это ещё не всё, в такой-то коробочке ещё и деньги лежат.

Брат от сестры ничего не стал скрывать, нашёл ту коробочку, а там – полмиллиона тысячными купюрами. Что-то ушло на памятник, на поминки, остальное разделили поровну. А когда Саша вступил в наследство, то продал квартиру. Половину денег отдал Ане, поступил, так сказать, благородно и по-родственному.

Но это, говорит риелтор Наташа, исключительный случай…

Галина Плотникова

Похожие темы:
Своя печаль чужой радости дороже
Как мы возвращали чемодан «Дешели»