И жизнь прожить, и поле перейти…
Дорога в Осиновку извилиста, вдоль буераки да лесок. На самом въезде разрушенная церковь – из тех, что громили-ломали, да ничего сделать не смогли. Вот ее остов и стал нам указателем – четвертый дом от церкви, туда мы ехали, чтобы встретиться с Анной Кузьминичной Бамбуровой, коренной ставропольчанкой.
Домик, с виду неказистый, внутри оказался уютным, чистеньким и удобным, а хозяйка – улыбчивой и приветливой. И кто даст Анне Кузьминичне 85 лет? Хотя вот вроде почти всю жизнь дояркой проработала, четверых детей вырастила. Правда, по дочери недавно сороковины справила… Как я поняла, не в характере Анны Кузьминичны плакаться и про болячки первым встречным рассказывать. А про жизнь поговорить – это пожалуйста.
Как и все дети войны, она хлебнула лиха. Аннушка, в девичестве Макеева, родилась в Новой Бинарадке. Семья большая: бабушка с дедушкой, мать, отец и пятеро детей. Аня – последыш в семье. Двух братьев война прибрала, а отец всю Отечественную прошел и вернулся домой.
– Папа про войну не любил рассказывать, знаю только, что полгода его часть была в окружении, там он крепко застудился и долго после войны не прожил: умер в 54 года, – рассказывает Анна Кузьминична. – Когда была первая мировая, папина семья – мама да дед с бабушкой – из Белоруссии отправилась за лучшей жизнью в наши края. Как? Пешком, на перекладных. Мама папы дорогой-то померла, дед с бабкой его усыновили. Мы до последнего этого не знали.
…Вот война пришла. Нас малолеток (Ане было 10 лет) сразу в поле: полоть, колоски собирать, на ток. За все про все наградой была похлебка – тоже радость, потому как голодали мы сильно. 44-й год не забуду – какая-то ангина косила людей. Мы после снега колоски собирали, мололи, из этого кашу или суп какой варили. Так вот в 44-м после таких похлебок столько народа полегло! У меня так бабушка с дедушкой на тот свет ушли. А в селе человек триста, не меньше.
– А что случилось-то?
– Да, говорили, самолет какой-то летал над полем, с него, может, и потравили колоски.
Вот как: жива еще байка про вражеский самолет в наших краях. А ведь дело было совсем не в этом. Вот что написано в архивах:
«Весна в сорок четвертом была ранняя. Уже в начале апреля с полей повсеместно начал сходить снег, то там, то здесь открывая остатки неубранного урожая. Многие ждали этого как спасения – заканчивалась третья военная зима, все запасы зерна и картошки были на исходе, а большинство семей, в первую очередь семьи призванных в армию, уже давно голодали и перебивались, чем попало. И надеялись: вот откроются поля, они пойдут собирать колоски, наедятся вдоволь… Той весной колоски были покрыты какой-то странной пеленой сероватого цвета, словно паутиной. Но никто не думал, что это – знак беды.
Неубранное зерно, оставаясь в теплом сыром пространстве между землей и толстым слоем снега, не замерзло, а всю зиму прело, гнило и обрастало грибком, который вырабатывал опаснейший токсин. Именно он, поражая носоглотку, гортань и дыхательные пути, и вызвал эпидемию септической ангины.
Эпицентром бедствия стал Ново-Буянский район. К концу апреля число больных уже превысило 500 человек, самая сложная ситуация в селах: Мулловка, Старый Буян, Ново-Урайкино, Новая Бинарадка, Пискалы.
«Сегодня объездили Мулловский и Ново-Бинарадский сельсоветы, – сообщают местные начальники в обком, положение тяжелое, – колхозники умирают каждый день по 5-10 человек на село, гибнет множество детей. Медикаментов и лечебных продуктов не хватает… Просим выделить для района дополнительное количество яиц, животного масла, но, в первую очередь, хотя бы 2 кг сульфидина и 3 кг стрептоцида». В район съехались медики, но ангину победить не удалось».
В Куйбышевской области страшная эпидемия унесла жизни почти 5 тысяч человек. И никаких вражеских самолетов не было, был жуткий голод.
Я почему так подробно об этом пишу, потому как в свое время эта информация была засекречена. И в бытность мою работы в «Ленинском пути», если люди в интервью рассказывали о страшной эпидемии, то цензура все это вымарывала из статьи. Было это 40 лет назад…
Аня Мокеева успела закончить всего пять классов, а потом только – работа, работа, работа. Пошла в доярки, в четыре – подъем, на утреннюю дойку, потом – в обед и вечером. Вручную по 220 литров надаивала с 18 коров. А еще надо и прибрать за животными и корма дать. И было одно обязательство: за лето надо было одной доярке обработать по гектару свеклы, картошки и мака – проредить, прополоть. Да не абы как, а по науке: агроном следом ходил, все измерял и проверял.
– Анна Кузьминична, как же при таком графике-то замуж успели выйти, да еще и четверых родить?
– Мы раз с подругами пошли хмель собирать, дошли до Ивановки, что у Кирилловки. Остались там ночевать, а хозяйка дома была снохой Николая Бамбурова. Ну и вроде поглядели друг на друга – и всё. Потом слышала, что его в армию забрали, на службе встретил он моего одноклассника и адресок попросил. Четыре года переписывались. А пришел из армии – тут и поженились, тайком в Ташлу ездили венчаться. И прожили 53 года душа в душу.
Николай был человек партийный, назначали его на ответственные участки, сначала в Кирилловке, а потом мы в этих краях оказались – в Бахилово, Сосновом Солонце, Березовом Солонце и под конец управляющим отделением колхоза имени Куйбышева здесь, в Осиновке. Помню, был он председателем колхоза имени Куйбышева и нанял чинить бороны цыган, те – известные «мастера», только за работу им деньги заплатили, как бороны и сломались. Так им оплата малой показалась, пришли в правление всем табором и такой хай устроили, что держись. А Николая из-за этих цыган перевели в управляющие. Тогда не один председатель в районе из-за этих цыган карьерой пострадал. Хотя вот, если подумать, не себе же в карман деньги клали, не воровали, а пострадали.
– Анна Кузьминична, ну не все ж про печаль говорить. Хорошего же тоже много было?
– Счастье было, когда родители живы были. Когда отец с фронта пришел. Когда дети рождались. Счастьем были и 53 года, что с мужем прожила. У нас в доме никто ни ругани, ни мата не слышал. Николай меня только Анной называл, заботился, уважал, жила за ним, как за каменной стеной. Все у нас было по любви…
У нас вон огород – 27 соток. Держали, помню, три коровы. Так весь навоз Коля дачникам раздавал – бери не хочу. На свою делянку ничего и не оставалось. Когда начальство приезжало в Осиновку, у нас столовались, в селе не было общепита. И как-то раз приехал из района проверяльщик, посадили его за стол, все чин-чином – щи, картошка с мясом, сметана, молоко. А у меня в это время теленок в чулане был – слабенький, на улице холодно, вот его в хату и завела. Я к нему отлучилась, потом руки сполоснула – это уж как положено – и давай на стол подавать. Проверяльщик аж перекосился: «Вот если бы моя жена такое увидела, то есть бы не стала… Как так, от скотины и за стол?». Я оправдываться было начала: мы всегда после коров руки моем, а Николай как психанул и спрашивает: «А у тебя жена дояркой пошла бы работать?». Тот отвечает – нет. «А молочко-то все любят», – говорит Николай. С тех пор мы этого проверяльщика-уполномоченного и не видели.
– Муж – начальник, партийный человек. А вы как-то в стороне…
– Я только пионеркой успела побыть. Пришла из школы первый раз в красном галстуке, так бабаня заругалась: не верила она ни в партию, ни в Красную Армию, а только в Бога. И галстук я только в школе носила, а перед домом снимала. В комсомол и вовсе не стремилась. Вон, видишь, иконка стоит: ею меня мать с отцом благословили, когда замуж шла. А помню, приехал к нам Морозов, первый секретарь райкома, еще в Бинарадке мы жили, зашел сюда в комнату, зыркнул на икону и мужу так строго: «Ты что же, верующий, Николай Васильевич? Иконы в доме держишь?». Николай и слова не успел сказать, как я тут выскочила: «Моя икона. Меня ею благословляли родители, я ее никуда не дену». С меня-то какой спрос, а мужа выручила. Александр Максимович, сколько потом ни приезжал, про икону не заикался, а она как стояла в красном углу, так и стоит. И дети у меня все крещеные.
…Ну скажи мне, Галя, отчего же люди поменялись? Мы, бывалочи, по улице идем – песни поем, гармонь играет, народ окошки открывает – радуется. Если сейчас кто запоет, так обязательно пьяный окажется. Люди дружить меж собой перестали, каждый сам по себе. Мы, старые, еще соседствуем, но все больше теперь на поминках встречаемся. Раньше люди проще были, хоть и времена были строгие. Но ведь мы чувствовали, что о нас заботились: и квартиры бесплатно давали, и учились бесплатно, и в любом учреждении к тебе с уважением. А сейчас у меня такое впечатление, что никому мы не нужны. И в больницах я никак не пойму: талонов нет, а рядом за деньги любой врач примет. Я к этому новому времени привыкнуть не могу, да уже и ни к чему… Мне одиноко не бывает: дети приезжают, помогают, летом внуки да правнуки.
Мы и чайку с Анной Кузьминичной попили, и про детей, и про жизнь нынешнюю поговорили. А потом в спаленку ее заглянули. Тут я и ахнула: на подоконнике царского цвета орхидеи, еще какие импортные растения красным цветут, а около – большой горшок. Стала приглядываться, а там помидорина растет, и уже такая – с кулачок.
Анна Кузьминична смеется:
– Это мы хризантемы на зимовку затащили, а как тут помидор оказался, понятия не имею. Видишь, какой здоровый, скоро поспеет. Приезжай, попробуем на вкус.
Вот она какая жизнь: за окном сугробы до носа, а на подоконнике – заморская красота с помидорами. Радости и печали, прощание с холодами и ожидание тепла, память о счастье и грусть о былом и Бог в сердце, который хранит Анну Кузьминичну Бамбурову долгие годы.
Галина Плотникова
