Краткий курс Вали Бузыцкова
Валентин Бузыцков – участник городской акции «Возвращение домой» в тольяттинском музее «Наследие» 8 мая 2010 г.
Жизнь его подобна притче. Или эпопее. Нет, серьезно: 95 лет прожить – точно не поле перейти. А если поле, то минное. В чем секрет долголетия, спросите? «Не курю, не пью», – ответит весело. И рассмеется по-детски, когда и ты в ответ развеселишься: значит, не зря говорят – кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет? А напоследок подарит листок с очередным собственноручно набранным на ноутбуке стихотворением.
Вообще беседовать с Валентином Александровичем – одно удовольствие. Прежде только дважды за свои полвека и половину из них в журналистике испытывал такое: душевно поговорить с человеком в канун его 95-летия – и поразиться ясности мысли и точности формулировок. А когда еще и живость мировосприятия на прежней высоте…
Впервые познакомился с ним десять лет назад на праздничной акции «Домик окнами в сад» в тольяттинском музее «Наследие» (Дом Стариковых на Советской, 39). Одетый в элегантный черный костюм, седой как лунь 85-летний мужчина (его и сегодня-то глубоким стариком назвать язык не повернется), как и лет за семьдесят до того, радовал ставропольчан профессиональной игрой на баяне.
Гармонь я впервые попробовал в лагере
Настоящая фамилия нашего героя – Шустров. Но обо всем по порядку. Отец его был санчелеевским кузнецом. Но «в то время была свободная любовь, все рвались в разные стороны», и через полгода после рождения Вали мать, оставив малыша деду с бабушкой, «освободилась» и перебралась в районный город Ставрополь, в то время получивший статус села. Вышла за ставропольского секретаря сельсовета Бузыцкова – из тех, кто еще вчера «был ничем», а при новой власти «стал всем».
– Коммунист ярый, секретарь сельского совета. Горячий был: его посылали на прорывы туда, где «заваливается работа»: то в Борковку, то в Васильевку, в Узюково, в Жигули. И пил много – как он пил, можно только восхищаться, а вечерами буйный бывал очень.
Видимо, горе-отчим и привил Валентину стойкий иммунитет к спиртному. А «неконтакт» с табаком – видимо, от деда Василия Михайловича Шустрова, «курившего самосад такой, что лошади отворачивались».
Дед, между прочим, был крепким хозяином, в годы нэпа отстроил в Нижнем Санчелеево новую мельницу.
– Пока ветер дует, он от нее не отходит. Летом телеги подходят, зимой – сани. Вокруг мельницы был сделан навес, чтобы не задувал снег, лошадей оставляли там. А кто не успел смолоть, идут ночевать к нам, и у нас как в котле было народу. У нас было три лошади, две коровы, овец несчетно, свиньи (отруби же свои – от мельницы отходы), утки, гуси. Новый дом выстроили, шатровый, на два крыльца. Батраков не держали, работали сын его, мой дядя Александр Васильевич, бабушка Анастасия Григорьевна, и вот еще подрастали три дочери, мать моя была из них старшей…
А дальше? Наверное, читатель уже догадался. Правильно, когда в селе, как и по всей стране, насадили колхоз и наряду с теми, у кого «ни кола ни двора», стали сгонять туда крепких хозяев, дед наотрез отказался: «Я с лодырями не хочу». И тут же попал в черный список, составленный своим же зятем Бузыцковым.
– Приехали вечером человек шесть-семь, двое с винтовками. Описали дом, мельницу. Скотину тут же по дворам развели. Полушубки, шубняки растащили из сундуков. А семью постановили выселить за пределы Средневолжского края.
По пути в Ставрополь дядя и тетушки сбежали, попрятались в райцентре у добрых людей. А шестилетнего Валю с бабушкой этапировали, сначала пароходом по Волге в Самару, затем – по железке – в Казахстан. Последний бросок – на повозках в окрестности Джезказгана, в лагерь для членов семей врагов народа.
– Еще до нашего прибытия там были построены бараки, врытые в землю – летом чтоб не жарко, зимой не очень холодно. Каждый барак на 40-60 человек… Женщины в лагере шили на конфискованных «Зингерах» спецовки, фуфайки, рукавицы для заключенных, которые вели дорогу к Караганде и далее на Джезказган.
Бабушка, привыкшая в родном Санчелеево кормить многочисленных постояльцев караваями, пекла в лагере хлеб. «Настин хлеб» – на дрожжах, пышный и ароматный – славился на всю округу, казахи выменивали его на баранов. «Так что голодом я там не сидел».
Даже в нечеловеческих условиях многое зависело от людей. Бузыцков считает, что им очень повезло с комендантом лагеря («хороший мужик из питерских, с маузером и в кожанке»), и потому сталинская неволя не снилась ему потом в кошмарах.
– В лагере и школу организовали, учителя были московские. Я четыре класса закончил. Там же, кстати, я впервые попробовал гармонь, ее мне кто-то из стариков подарил.
За что?
А деда Василия в итоге расстреляли. Не сразу. Сначала, «раскулаченного», отправили на Соловки, в печально знаменитый СЛОН. Кто знает, может, он, санчелеевский мельник Шустров, ворочал неподъемные соловецкие камни в паре с Дмитрием Лихачевым или Павлом Флоренским…
Когда началось строительство Беломорско-Балтийского канала, на острова приехали вербовщики: специалисты нужны – плотники, каменщики. «Я плотник, мельницу сам строил», – вызвался дед. Вскоре его поставили бригадиром.
– Он вообще горячий был, несдержанный, не терпел тех, кто плохо работает, мог и зуботычину дать.
Успел поработать и в бурильной бригаде, и конюхом, и кучером – начальник строительного участка оценил его умение обращаться с лошадьми. Начальник лично ходатайствовал об освобождении Шустрова.
– Отсидев почти пять лет, в 1935-м он освободился «за ударную работу». Приехал к нам в лагерь весной, предъявил коменданту документы об освобождении – и вскоре выпустили и нас. Когда мы ехали домой, бабушка (а я ее звал мама Настя, потому что моя мать на горизонте не показывалась) дорогой ему твердила: «Давай уедем в верха». Потому что половина семей санчелеевцев и жителей других сел района уехали в верховья Волги, на Вятку, на Каму – подальше от раскулачивания, колхозов, голода. А дед свое: «Нет, в Ставрополь. Чтоб я ружья оставил?!» (а до ареста он спрятал там от конфискации два ружья: тульское и бельгийское). Два года проработал бурильщиком в Сельхозмелиоводстрое. А в ежовщину его снова забрали…
На сей раз – по доносу снохи. Не было от нее помощи семье, очень уж любила выпить и погулять – и потому не было и не могло быть у них с хозяйственным свекром понимания. Покаялась только перед смертью: «Деда-то я посадила, не хочу с этим грехом уходить». Только вот грех этот не загладить – не замолить. Нашего славного земляка Василия Шустрова вместе с несколькими ставропольчанами расстреляли в областном центре 27 ноября 1937 года по бессудному приговору тройки УНКВД по Куйбышевской области от 21 сентября того же года по небезызвестной статье 58-10. (Об этом, во всяком случае, упомянуто в «Книге памяти Самарской области»; там же я нашел сведения о его первом аресте.*)
– Я начал искать его, когда Ельцин пришел, – рассказывает Валентин Александрович. – Обратился в КГБ, мне справку: реабилитирован, расстрелян. Имя деда есть и на стеле в самарском парке Гагарина…
Детдом меня спас
– Вскоре вышло постановление Ставропольского райисполкома: меня у бабушки отобрать. Мол, она социально ненадежная, неграмотная, нигде не работает. И меня определили в 28-й детский дом.
Об этом замечательном ставропольском детдоме для ребятишек школьного возраста, его работниках и воспитанниках я еще не раз вспомню в своих очерках.
– Я считаю, детдом меня спас, – преисполнен благодарности Валентин Александрович. – По сути, беспризорник, я мог стать и воришкой, и кем угодно – у нас много так ребят погибло. А там я полюбил чтение, начал присматриваться к фотографии, пристрастился к музыке. В детдоме был духовой оркестр на 17 инструментов красной меди. Вел его дядя Федя Горшков – уникальный музыкант, играл на всем: на баяне, гармошке, скрипке. Когда он увидал, что я с гармошкой пришел, сразу предложил играть, дал мне сначала альт, потом вторую трубу.
До войны детдомом руководил Николай Иванович Сидякин, который горой стоял за своих подопечных. Это он посоветовал Валентину, когда тому исполнилось 16 лет и пришло время получать паспорт, взять фамилию отчима. «Ты, говорит, свою фамилию забудь, бери его. Он член партии и все такое, дорога открыта. А со своей-то ты пропадешь: лишенец…»
Любопытной была и история «восстановления» утерянной вместе с метрикой даты рождения. Здесь руку приложил знаменитый ставропольский доктор Роман Левицкий, к которому Валю отправили паспортисты. «Что у нас на дворе? Май. Так и запишем: 12 мая 1924 года», – постановил он.
Ну чем не притча?
В шестнадцать лет Валя Бузыцков играл в городском духовом оркестре под руководством Александра Лазарева – «дяди Саши», как звала его молодежь, сбегавшаяся на танцы в сад имени Воровского. Вале и здесь досталась вторая труба. На баяне зажигал незрячий баянист Василий Петрович Князев. С конца июня 1941-го своими импровизированными концертами на городской пристани он провожал на фронт земляков. Очень скоро настал черед музыкантов городского оркестра.
Запишите меня добровольцем!
Перед самой войной до волжского Ставрополя докатился призыв: «Комсомол – на самолеты! Дадим стране 150 тысяч летчиков». Позади уже Финская кампания, Халхин-Гол, Испания. На подходе новые битвы, и как тут усидеть?
– А мне не хватает годиков. Побежал в райзагс к Зине Федоровой (она там всю жизнь проработала). «Сейчас сделаем», – говорит. Достает бланк – и хлоп мне полтора года лишнего, с запасом. Райвоенком сначала не поверил, глядя на меня, маленького и худого.
В апреле 1941-го двенадцать ставропольских призывников первым пароходом отправили в Куйбышев. Теорию проходили в Зубчаниновке, летать на У-2 учились в Смышляевском аэропорту.
Агитировать курсантов поступать в военные школы приехали знаменитый летчик Михаил Водопьянов вместе с киноартисткой Варварой Мясниковой – Анкой-пулеметчицей из фильма «Чапаев». Бузыцкову опять возраста не хватает.
– А добровольцем можно?
– Нужно, – вступился Водопьянов, – запишите его…
В Энгельской высшей авиационной школе пилотов, которой вскоре присвоили имя погибшей Марины Расковой, Валя освоил Р-5 Поликарпова, затем туполевский моноплан СБ.
– Машина называлась «счастье ада» – в летнее время она не хотела садиться. Заходишь на посадку, выравниваешь ее, пора бы уж, а она парит и парит. Но машина была спокойная, удобная, изумительная. Воевала в Испании, в Финляндии, но в Великую Отечественную ее списали.
Затем, уже на центральном аэродроме, «объезжали» Пе-2… Об особенностях разных типов самолетов, их оснастке и вооружении Валентин Александрович говорит с придыханием, чуть не в рифму.
И вот уже на плечах лейтенантские погоны – пора бы и на фронт. Но Бузыцкова, лучшего из выпускников школы, оставляют инструктором – ставить на крыло новую стаю. Рапорт за рапортом не помогают. «Думаю, больше сыграло здесь даже не то, что я отлично закончил школу, а то, что лишенец – 1-й отдел там работал очень шустро», – предполагает он. «Сиди и работай, и на твою долю хватит войны», – «утешил» начальник политотдела.
После контузии в результате авиакатастрофы в конце 1944-го Бузыцков был направлен инструктором в 215-й отдельный разведывательный полк – обучать молодежь работать на высоте. Дальняя разведка, нужно пояснить, – это полеты на полторы-две тысячи километров за линию фронта, с аэрофотосъемкой с высоты 6-7 тысяч метров.
– Отлетал там – и назад в школу. День Победы встретил в Энгельсе дежурным по аэродрому.
С песней по жизни
С будущей женой Бузыцков встретился в 323-м эвакогоспитале в Саратове, где долечивался после давней контузии. Сестричка Тося, дочь директора Русско-Борковской МТС, затем зампредседателя райисполкома, окончила школу медсестер в Ставрополе и была мобилизована вместе с еще несколькими ставропольскими девчонками.
– Я к тому времени купил себе у трофейщиков большой аккордеон Hohner, играл в госпитале… В общем, мы с ней договорились, что после войны встретимся. Она, вернувшись в Ставрополь, работала в больнице у Левицкого. Я ей, как только офицерское звание получил, аттестат (денежное довольствие. – Ред.) выслал, чтобы как-то поддержать. Сам-то был на готовом обмундировании, питании, не курил, – неприхотливый был после детдома… Так и срослось.
Первый в Ставрополе большой хор на 120 человек Бузыцкову предложила создать директор первой ставропольской школы Любовь Юльевна Воронцова. «Чтобы к октябрьским праздникам хор был», – сказала она строго.
– Так и получилось. Организовал хор на два голоса. Мы пели «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», «Скажи-ка, дядя, ведь не даром..», «Лунный вальс» из кинофильма «Цирк». Обнаглели до невозможности: девчонки шили себе белые платья из марли, белые, голубоватые – порхали на сцене. Давали концерты в школах, в педучилище, где к тому времени преподавал дядя Федя Горшков, в школе механизации. Даже в областном центре выступали.
В Ставрополе Валентин Александрович успел организовать еще один хор – в 6-м детдоме (для детей, больных остеомиелитом). И не только в Ставрополе. За создание большого детского хора в далеком туркменском Чарджоу, куда отправился в поисках послевоенного счастья (читай: хоть какого-то жилья для молодой семьи), был даже награжден знаком «Отличник просвещения ТССР».
Знатоки говорят, что и песни, написанные самим Бузыцковым, в хоровом исполнении очень даже хороши.
Сергей Мельник
* Шустров Василий Михайлович. Родился в 1883 г. в с. Н. Санчелеево; русский; беспартийный; крестьянин. Арестован 13 февраля 1930 г. Приговорен: Тройкой при ПП ОГПУ по Средневолжскому краю 7 марта 1930 г., обв.: по ст. 58-10 и 58-13. Приговор: к 5 годам заключения в концлагере…
