Последний артист запасной столицы

В самом центре Москвы на улице Троицкой живет удивительный человек. Зовут его Владимир Владимирович Кудряшов. Восемьдесят лет назад, в составе труппы Большого театра, он приехал в эвакуацию в Куйбышев. И служил артистом балета с первого до последнего дня пребывания театра в запасной столице – с октября 1941-го по июль 1943 года. В итоге, Большому театру он отдал четверть века своей необыкновенной биографии. 28 июня 2020 года Владимиру Владимировичу исполнилось 97 лет.

Уже много лет мое журналистское кредо — поиски уникальных фактов, связанных с Самарой, и людей с удивительными самарскими судьбами. Особенно интересен мне временной период, который связан с «запасной столицей». У меня вышла книга «Культурная элита запасной столицы», где я рассказываю о выдающихся артистах, музыкантах, писателях и художниках, живших и работавших в Куйбышеве во время войны. В том числе, героями моей книги стали и артисты Большого театра, главного театра страны, работавшего у нас в эвакуации.

Я несколько лет искал этого человека. Почти все знал о нем, но найти не мог. Впервые узнал о нем из книги «Война и музыка. Большой театр во время войны», она вышла в 2005 году. Там было несколько цитат Владимира Кудряшова о его пребывании в Куйбышеве. Потом, в какой-то маленькой спортивной заметке я прочел, что футбольный функционер клуба «Динамо» и бывший артист балета Большого театра – одно и то же лицо. Но как на Кудряшова выйти? Москва большая.

Я пытался найти его через спортклуб «Динамо», через футбольную федерацию – не получилось. Через Большой театр – опять неудача. Правда, в какой-то момент зажегся маленький фонарик в конце тоннеля: мне дали координаты Владимира Кудряшова – артиста Большого театра. Как я был счастлив!

Но это оказался Владимир ВАСИЛЬЕВИЧ Кудряшов – действительно артист Большого театра, но оперный певец, тенор, родившийся в 1939 году. Он никак не мог быть артистом во время войны. И к тому же, в 2006 году Владимир Васильевич Кудряшов умер. Мои поиски зашли в тупик.

А через несколько лет, 5 мая 2017 года, в газете «Спорт-экспресс», я прочитал интервью двух замечательных российских журналистов Юрия Голышака и Александра Кружкова с Владимиром Кудряшовым (тем самым!). Я обожаю «Разговор по пятницам» этого великого дуэта, уже много лет не пропускаю ни одной публикации, но здесь я просто взвился так, что почти задел потолок.

В большом интервью, посвященном, прежде всего, спортивной составляющей в биографии героя, его дружбе со Львом Яшиным и Константином Бесковым, было упоминание о пребывании Владимира Кудряшова в Куйбышеве.

Я сразу начал бомбардировать газету «Спорт-Экспресс» своими запросами, но в приемной главного редактора мне достаточно жестко объяснили: телефонов журналистов не даем и их героев — тоже. Я оставил свой номер телефона, объяснил, почему мне так важно найти Кудряшова, но мне никто не позвонил.

А потом – счастье. В фейсбуке я познакомился с Юрием Васильевичем Голышаком. Он проникся ко мне не сразу, а только прочитав мою книгу «В гонке много поворотов» и дав ей высокую оценку. И вот тогда я рассказал ему всю многострадальную историю моего поиска Владимира Владимировича Кудряшова.
«Кажется, номер Кудряшова у меня остался, — сказал Юрий Васильевич, — но я сейчас в командировке. Вернусь в Москву и посмотрю в записной книжке. Честно признаюсь: после того интервью я ничего о Кудряшове не слышал, а возраст у него, конечно, взрослый».

Два дня меня трясло, я ждал возвращения Голышака. И, наконец, короткая запись в мессенджере: «Виталий, вот телефон Кудряшова». Пишу в ответ: «Боюсь звонить». Голышак: «Звоните, давайте будем верить, что все хорошо».

Утром 8 сентября 2020 года я позвонил. Мне ответил женский голос. Волнуясь, я все объяснил. И после паузы услышал: «Сейчас я передам трубку. Володя, это из Самары».

Голос Владимира Владимировича был звонким и четким. Мой собеседник оказался потрясающим рассказчиком. С удивительной памятью на детали и великолепным чувством юмора, без какой-либо скидки на возраст.

Я понимаю, что это абсолютная некорректность с моей стороны, и все-таки говорю: «Владимир Владимирович, а можно мы вдвоем с оператором приедем к вам в Москву? Так хочется взять у вас интервью. По телефону все-таки это не то. Нам нужно не больше часа. Я так долго вас искал». И услышал в ответ: «Куйбышев – это важный город в моей жизни. Приезжайте, я буду вас ждать».

Конечно, мы не стали откладывать и уже через неделю входили в квартиру на улице Троицкой. Нас встретила жена Владимира Владимировича Любовь Петровна, они вместе уже 54 года. Первой же фразой она сняла напряжение: «Муж вас ждет, а я к вашему приезду пирогов напекла».

Владимир Владимирович оказался высоким, стройным и улыбчивым. Уже через десять минут мы общались как старые друзья. Со стен на нас смотрели балетные кумиры советского прошлого.

Режиссер-оператор Дмитрий Ионов включил камеру, и в окружении старинных фотографий 16 сентября 2020 года мы начали разговор.

Виталий Добрусин. Владимир Владимирович, кто ваши родители?
Владимир Кудряшов. Отец мой, Владимир Иванович, старый большевик. Член партии с 1918 года. Работал в Московском совете – теперь это мэрия. Он недолго прожил. Болел. В 65 лет умер. Мама работала там же, в Моссовете — машинисткой. Тоже рано умерла, у нее был ревматизм ног и рук. А вот дед мой Иван Иванович прожил 99 лет. Я, наверно, в него. Помню деда с большой бородой. Он был простым крестьянином и очень меня любил.
В.Д. А как в Вашей жизни появился балет?
В.К. Моей учительницей в школе была мама Андрея Александровича Гончарова, будущего руководителя театра Маяковского. А мужа ее и соответственно папу Андрея звали Александр Иванович Гончаров, он был педагогом по фортепьяно в балетной школе Большого театра. И как-то он говорит моим родителям: «Отведите Вову в балетную школу. А вдруг ваш сын подойдет? У него и фигурка такая нормальная. И чувство ритма (я учился в школе, где одним из предметов была ритмика). Лишь бы здоровье подошло».
Это был 1932 год, когда меня, девятилетнего, родители отвели на Пушечную улицу, в здание балетной школы, на первый просмотр. Первый просмотр был – «по фигуре». По фигуре я прошел, специальная комиссия была. Потом «здоровье» – тоже прошел. И так я попал в балетную школу Большого театра, где в итоге проучился до мая 1941 года. В мае был выпускной концерт, и меня приняли в Большой театр.
В.Д. Скажите, а что вас в балете привлекало? Ведь время-то было романтическое. Мальчишки хотели быть летчиками, пограничниками. Вы не хотели стать летчиком?
В.К. Поначалу ничто не привлекало меня в балете. Я хотел быть или шофером, или машинистом. Мой дядя, родной брат моей мамы, был машинист на паровозе. И он иногда брал меня с собой. Ездили мы по маршруту Москва – Тула, туда и обратно. Я смотрел, как он управлял паровозом, помогал ему в кочегарке. Но машинистом не стал.
В.Д. Девять лет учебы в балетной школе – срок серьезный. Бросить не хотели?
В.К. Нет, уже нет. Увлекся. После третьего класса увлекся. Потому что нас, детей, водили в Большой театр, где мы видели на сцене таких мастеров балета, как Семенова, Лепешинская, Банк, Абрамова, Ермолаев, Габович, Руденко, Жуков, и я уже хотел быть только артистом балета.
В.Д. В детском возрасте вы уже выходили на сцену Большого театра?
В.К. Юными артистами мы участвовали в балете «Щелкунчик», в «Спящей красавице», в «Трех толстяках». Кстати, спектакль «Три толстяка», где мы танцевали поварят, ставил великий Игорь Александрович Моисеев.
В.Д. Наверное, не каждого учащегося, выпускника балетной школы, сразу зачисляли в штат Большого театра? А вас зачислили.
В.К. Зачислили.
В.Д. Вы были одним из лучших выпускников?
В.К. Во всяком случае, не худшим. Нас было 9 мальчиков и 10 девочек, которые окончили школу. Половину взяли в Большой театр. Половину распределили в ансамбль Моисеева, в театр Немировича-Данченко, всех устроили.
В.Д. Через месяц после окончания балетной школы вам исполнилось 18 лет. Начиналась ваша артистическая карьера. И тут война.
В.К. До октября Большой театр работал в обычном порядке. А потом уже к Москве совсем близко подошли немцы.
Столицу ежедневно бомбили. Немецкие парашютисты высадились в подмосковных Химках. Положение на фронтах было отчаянное, страна уже на четверть была занята фашистами. Судьба Большого театра решалась на самом высоком уровне, потому что по значимости для страны он был сопоставим с правительством. Решение об эвакуации театра в Куйбышев принималось в Государственном Комитете Обороны. Оно датировано 13 октября 1941 года и подписано Сталиным.
В.К. 14 октября нас вызвали в Большой театр. Всю труппу – оркестр, балет, оперу. И сказали: послезавтра, в 11 утра, всем явиться на Казанский вокзал. Театр по распоряжению товарища Сталина эвакуируется в город Куйбышев. Все необходимое собрать в один чемоданчик. На том собрании перед нами выступила балерина Лепешинская, она уже была довольно знаменитая и пользовалась симпатией Сталина. Она сказала: «Я спросила товарища Сталина, что будет с Большим театром?» И он ответил: «Артистов Большого театра на фронт не брать. Они нам понадобятся после победы над Германией». Представляете, мы отступаем, немцы у Москвы, а Сталин считал важным сохранить Большой театр.
В.Д. Когда вы уезжали из столицы, какая была там обстановка?
В.К. 16 октября 1941 года в Москве была паника. Все куда-то бежали, с какими-то тюками. Телеги, лошади, грузовики. Крики, ругательства, рыдания. Но вот только в труппе Большого театра никто не паниковал. Мы не думали, что уезжаем надолго. Мы были уверены, что Москву отстоят, и мы скоро вернемся.
В.Д. Кто собирал вам чемоданчик – родители или вы сами? Что в нем было?
В.К. Собирал я сам. И в чемодане были мои личные вещи. Сорочки, белье, пара обуви. Папа отдал мне свое зимнее пальто. Помню, оно было черное, на волчьем меху. И шапку помню — меховую с ушами. В Куйбышеве мне это очень пригодилось. Там пришлось пережить две очень суровых зимы, особенно первую, когда температура выше минус сорока вообще не поднималась.
В.Д. А бритвенный станок в чемоданчике был? Вы уже брились к тому времени?
В.К. Бритвенный станок? (вспоминает) Да, был.
В.Д. Вы часто брились?
В.К. В то время еще — раз в неделю.
В.Д. Каким был поезд, который повез вас с Казанского вокзала в Куйбышев? В Постановлении Государственного Комитета Обороны говорилось, что для эвакуации Большого театра должны были выделить классные вагоны.
В.К. В поезде было двадцать вагонов. Их тащили два паровоза. Последний вагон вез продовольствие для пассажиров. А вагоны были плацкартные, не купейные, а плацкартные. В плацкарте три полки с одной стороны, три полки – с другой. И две полки сбоку. Но сбоку людей не заселяли, туда мы клали вещи. Так что, в одном плацкарте было по шесть человек.
В.Д. Как заполняли этот поезд? По какому принципу расселяли?
В.К. Был бригадир поезда. И у каждого вагона стояли старшие. Какой-то системы не было. Но при заселении я попал в плацкарт с великими артистами и музыкантами – композиторами Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, Арамом Ильичом Хачатуряном и дирижером Борисом Эммануиловичем Хайкиным.
В.Д. Вас, может быть, так специально поселили, чтобы вы как молодой помогали старшим? За кипятком бегали, за продовольствием в последний вагон.
В.К. Может быть. Во всяком случае, я сразу занял третью полку и во время остановок поезда действительно бегал за кипятком. Мы стояли на остановках по несколько часов. Пропускали военные эшелоны. Нам выдали кружки, сахар. И мы дружно в этом вагонном отсеке пили чай. За продовольствием бегать не надо было. Продовольствие нам разносили. Бутербродики нам давали – сыр, колбасу, масло.
В.Д. Для вас Шостакович и Хачатурян уже были классиками?
В.К. Я сначала даже не поверил, что оказался вот так вот — рядом с ними. Первые сутки очень волновался, вообще не спускался с третьей полки. Потом понемножку успокоился. Они меня звали кто Вова, кто Вовик, а кто – мальчик: «Дорогой мальчик, давай сбегай за кипяточком. Мы здесь стоять будем долго, видимо». И так мы ехали шесть дней.
В.Д. Мы на фирменном поезде «Жигули» к вам из Самары за тринадцать часов долетели, а вы ехали долгих шесть дней. Как вы общались? Шостакович был разговорчивым?
В.К. Не очень. Разговорчивым был Хайкин. Постоянно рассказывал анекдоты. А Шостакович был погружен в себя, что-то думал, что-то записывал. Около окна был столик, и Дмитрий Дмитриевич по нему руками водил, как будто по клавишам.
В.Д. Известно, что Шостакович в это время работал над седьмой симфонией.
В.К. Он мало очень разговаривал. И мы старались ему не мешать. Даже в длинный вагонный коридор уходили.
В.Д. Шостакович один ехал – без семьи?
В.К. Жена и дети к нему позже приехали. А потом и все остальные родственники. В театре говорили, что в его куйбышевской квартире жили семнадцать или восемнадцать человек.
В.Д. Что-нибудь еще запомнилось о Шостаковиче?
В.К. Он в поезде не расставался со своими калошами. Во время стоянки спускается из вагона по лестнице, уже на перроне надевает калоши и потом задумчиво ходит по перрону – туда-сюда, туда-сюда. А когда возвращается обратно в вагон, калоши снимает. Несет их в руках и под свою нижнюю полку ставит. Хачатурян даже подшучивал во время стоянок: «Дмитрий Дмитриевич, калоши не забыли?». «Нет – нет, не забыл». Он тихо говорил всегда.
В.Д. Вы рассказываете о Шостаковиче, как будто ему лет шестьдесят было. А ведь ему 25 сентября 1941 года исполнилось 35 лет.
В.К. На вид он был постарше. В очках, помню, в черном пальто. Неулыбчивый.
В.Д. А вы какие-то его музыкальные вещи слышали? До того, как оказались с ним в поезде?
В.К. «Нас утро встречает прохладой» пела вся страна. Мы знали, что Шостакович гений.
В.Д. А по пути вас не бомбили?
В.К. Поезд был радиофицирован, и когда над ним появлялись самолеты, по радио тут же объявляли: «Всем немедленно покинуть вагоны». Состав тормозил, и мы бросались к насыпи, в поле. Неприятно было. Страшно даже. Никто не знал, чьи были самолеты – наши или не наши. Тревогу объявляли на всякий случай. Мы выскакивали из поезда, ложились на землю. Но нас никто не бомбил.
В.Д. Когда вы приехали в Куйбышев?
В.К. 22 октября тысяча девятьсот сорок первого года.
В.Д. Вас кто-то встречал?
В.К. Нас много людей встречало. Автобусы, грузовики, легковые машины. Тех, кто постарше и познаменитей, сразу приглашали в легковые машины. И отвозили в коммунальные квартиры, которые были для них приготовлены.
В.Д. А вы куда попали? Вас куда повезли?
В.К. На автобусе — в тридцать вторую школу.
Две куйбышевские школы – 32-я и 81-я – во время войны были превращены в общежития Большого театра. В 81-й, которая находится по адресу: улица Самарская, 190а, в школьном музее есть экспозиция, посвященная театру. А вот тридцать второй школы, той, которая размещалась по адресу: улица Полевая, 74, сейчас нет. Здесь, в полностью перестроенном здании, располагается Медико-технический лицей, и сегодня ничто не напоминает о том, что восемьдесят лет назад тут жили артисты Большого театра. Школа с номером тридцать два теперь располагается на улице Стара-Загора, 226а, и в ее музее есть фотография, на которой можно увидеть, как выглядело здание 32-й школы во время войны.
В.К. Мы попали в тридцать вторую школу. Нас поселили на втором этаже в классной комнате. Уже были подготовлены деревянные топчаны. Простынка, подушечка, одеяло. Солдатское, но теплое. Классные комнаты, площадью примерно тридцать квадратных метров, были разделены веревочными перегородками, на которых висели занавески. Таких «тряпочных» комнат в каждом помещении было порядка восемнадцати. В нашей комнате поселились артисты балета, одни мужчины. Рядом со мной за тряпочной стеной жили Слава Голубин, Леша Мельников, царство им небесное. Сегодня никого из них нет в живых. В одной классной комнате жили артисты балета, в другой — артисты хора, в третьей — артисты оркестра. И вот так мы прожили двадцать два месяца, почти два года, до июля 1943–го, когда наша эвакуация закончилась.
В.Д. В этом помещении кроме топчанов была еще какая-то мебель?
В.К. У двери стояли стол и стулья, здесь по вечерам мы собирались все вместе, пили чай, вели разговоры. Туалет был в коридоре.
В.Д. А горячая вода была в школе?
В.К. Горячей воды не было. Только холодная. Но в самом театре был горячий душ. После занятий, после репетиций, после спектаклей, разумеется, в порядке живой очереди, мы могли принять душ. А в школе грели воду на плитках, в чайниках.
В.Д. Столовая была в школе? Там была возможность питаться?
В.К. В школе столовой не было. Нам давали пайки. Хлеб через день давали, раз в неделю сыр, масло, консервы.
В.Д. А горячее?
В.К. В театре был буфет, и была столовая. Мы там даже обеды готовили. О нас заботились, мы не голодали.
В.Д. Через какое время после вашего приезда в Куйбышев начались репетиции и спектакли?
В.К. Репетиции начались буквально через десять дней.
В.Д. Как обычно складывался ваш рабочий день?
В.К. Утром вставали в восемь — половину девятого. Что могли, завтракали. И минут сорок, пешочком, шли от 32-й школы, от улицы Полевой, до театра. Он размещался на площади Куйбышева, главной площади города, в здании с колоннами. Большая площадь, очень красивая, с памятником Куйбышеву. Сначала у нас было два урока у балетного станка. В половину одиннадцатого — первый урок продолжительностью час пятнадцать и потом, после маленького перерыва, такой же продолжительности второй. Занятия у нас вел сам Ассаф Михайлович Мессерер.
Ассаф Михайлович Мессерер – великий артист балета, балетмейстер и хореограф. С 1921 по 1954 год служил в Большом театре, где станцевал практически все ведущие сольные партии классических русских, советских и зарубежных балетов. Был постановщиком десятков спектаклей. Великая балерина современности Майя Михайловна Плисецкая была его племянницей.
В.К. Потом обед. Кстати, буфет для артистов был бесплатный. Затем репетиция. Где-то с двух и до четырех-пяти. После репетиции дожидался вечернего спектакля, который в Куйбышеве всегда начинался в 19.30. В спектаклях я обычно был занят два-три раза в неделю. А в остальные вечера, когда было холодно, стоял в гардеробе, принимал пальто. Потому что не хватало гардеробщиков. И мы, молодые артисты, помогали. Куйбышев в это время фактически стал запасной столицей страны. Сюда были эвакуированы члены правительства, иностранные посольства, промышленные предприятия, редакции центральных газет. И все стремились побывать на спектаклях Большого театра. Поэтому мы принимали в гардероб и меховые шубы, и поношенные пальто, и много-много шинелей. Потому что на каждом спектакле были военные.
В.Д. В воспоминаниях Ивана Козловского говорится, что поезд с декорациями и реквизитом на пути в Куйбышев был разбомблен. Погиб начальник постановочной части Леонид Исаев и рабочие постановочной части. Из-за этого поначалу спектакли шли в концертном исполнении. Вы что-то знаете об этом?
В.К. Нет. Скорее всего, от нас эту информацию скрыли, чтобы не создавать панику и не подвергать артистов депрессии. Наши танцевальные костюмы пришли из Москвы через три-четыре недели. С ними ничего не случилось.
В.Д. С чего начались выступления Большого театра в Куйбышеве?
В.К. Сначала мы репетировали – недели две. Потом начались концерты оркестра, а солисты исполняли отрывки из опер. Но все это было без грима и костюмов.
Четырнадцатилетний Эльдар Рязанов, будущий знаменитый кинорежиссер, который жил в Куйбышеве в эвакуации, бывал на этих концертах. Благодаря тому, что его мама была заядлой театралкой, Эльдар достаточно регулярно посещал спектакли Большого театра. «Самое мое сильное впечатление – конечно, Большой театр, который приехал в Куйбышев в эвакуацию, — рассказывал мне Эльдар Александрович в марте 2007 года, — на тех выступлениях, которые мы с мамой видели, оперы шли в концертном исполнении. Мы записывались в пять утра в очередь, чтобы взять эти билеты. Помню, я там слышал «Евгения Онегина», «Ивана Сусанина». Марк Рейзен пел Ивана Сусанина с орденом Ленина на фраке. Костюмы и декорации не привезли».
В.К. Первым полноценным спектаклем Большого театра на куйбышевской сцене – в костюмах и гриме — была опера «Иван Сусанин». Я танцевал там во втором акте. На балу у польского короля Сигизмунда исполнял сольные партии – краковяк и мазурку. «Иван Сусанин» шел несколько дней подряд. Потом балет «Бахчисарайский фонтан», опера «Травиата», балет «Лебединое озеро».
В.Д. Вы называете спектакли, в которых были задействованы?
В.К. Да. В первом акте «Бахчисарайского фонтана» я танцевал опять-таки краковяк и мазурку. А во втором акте «Травиаты» на балу во дворце Флоры исполнял испанский танец. В опере «Демон» танцевал лезгинку.
В.Д. В контрольной книге Большого театра, где фиксировались все куйбышевские спектакли, и велся их протокол, я нашел запись, что перед началом каждого спектакля исполнялся «Интернационал». Так и было?
В.К. «Интернационал» был тогда официальным гимном нашей страны. Его исполнял оркестр Большого театра. Весь зал вставал и пел.
В.Д. А были жалобы у артистов? На быт, на тяжелые условия жизни? Все-таки неустроенность была.
В.К. Никаких жалоб не было. Мы все понимали, что идет война. И о трудностях не думали. Люди занимались своим трудом. Была вера. Была абсолютная уверенность, что мы победим. Мы слушали радио, слушали сводки военные. В каждом классе, где мы жили, был репродуктор. Такая черная тарелка. Левитана слушали. Его голос, конечно, гениальный был (подражает Левитану): «От советского информбюро».
В.Д. С марта 1943 года Юрий Борисович Левитан вещал из Куйбышева.
В.К. Сорок третий год был годом перелома в войне. Мы это ощущали. Был подъем, было воодушевление.
В.Д. И все-таки тяжело было?
В.К. Самое тяжелое, что я вспоминаю – это зимняя дорога в театр и обратно. Минус сорок, обжигающий ветер, метель. И вот мы, после спектакля, и молодые, и пожилые, держась друг за друга, чтобы не упасть, бредем из последних сил. А путь неблизкий – летом в хорошую погоду идти минут сорок. А тут темно, абсолютно ничего не видно. Оступишься — и ногу можешь сломать.
С целью защиты от налетов немецкой авиации затемнение было полное. Но Куйбышев, слава Богу, ни разу не бомбили.

В.Д. Сталин ведь должен был переехать в Куйбышев. В постановлении «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» от 15 октября 1941 года было написано, что Сталин эвакуируется в Куйбышев на следующий день, то есть в один день с вами, 16 октября. Но он не переехал.
В.К. Сталин из Москвы никуда не выезжал.
В.Д. Тем не менее, бункер для него готовили.
В.К. Бункер в Куйбышеве был. Но это не афишировалось. Бункер был и в Москве, под Кремлем, чуть ли не до станции Маяковского.
В.Д. За вашу службу в Большом театре вы получали зарплату. Извините за некорректный вопрос, а как вы ее тратили?
В.К. Часть зарплаты я отсылал родителям в Москву. Потому что папа писал мне, что зарплата у них с мамой задерживалась, иногда на полтора-два месяца. Так что, я им регулярно помогал. Мы с товарищами ходили на рынок, покупали там молоко, творог, картошку. В наших пайках этого не было. Рынок был большой, там многое можно было купить. Ну, и конечно, я делал добровольные пожертвования в Фонд обороны, так поступали все артисты Большого театра.
В.Д. У вас в Куйбышеве было свободное время? Как вы его проводили?
В.К. В драматическом театре имени Горького. Мы подружились с артистами куйбышевского драмтеатра. К сожалению, сейчас помню только их фамилии – Никаноров, Кузнецов, Шебуев и Чекмасова – они были мужем и женой. Мы, артисты Большого, ходили к ним на спектакли, на площадь, где стоял очень выразительный памятник Чапаеву, а они посещали наш театр. Такой был творческий обмен. Помню, в их репертуаре был спектакль «Синий платочек» по Катаеву. Я его смотрел несколько раз. Когда я не танцевал и не задействован был в Большом театре, я все время был в «драме».
В.Д. А кроме драматического театра, в каких местах Куйбышева вы еще бывали?
В.К. Летом, конечно же, на Волге. Мы ходили туда по утрам – до начала занятий и в выходные. В Куйбышеве был потрясающий песчаный пляж. Я хорошо плавал и из воды не вылезал часами. Волгу запомнил и полюбил на всю жизнь.
В.Д. Владимир Владимирович, а когда вы услышали, что Шостакович закончил работу над седьмой симфонией?
В.К. Я бывал на репетициях этой симфонии. Это был январь-февраль 1942 года. Мы тихо присаживались в последнем ряду партера и смотрели, как в оркестровой яме шла репетиция. Нас не выгоняли.
В.Д. Шостакович присутствовал на репетициях?
В.К. Всегда.
В.Д. Дирижер Самосуд во время репетиции общался с Шостаковичем?
В.К. Все время.
В.Д. Как выглядело это общение?
В.К. Шостакович сидел примерно в седьмом-восьмом ряду партера, и Самуил Абрамович Самосуд часто останавливал репетицию, поворачивался, и Шостакович к нему быстро-быстро подбегал. Они что-то достаточно эмоционально обсуждали. Самосуд кивал, Шостакович возвращался на свое место, садился, и репетиция продолжалась. У Шостаковича в руках была партитура, по ней он следил за точностью исполнения. Самосуд по многу раз повторял отдельные куски симфонии. Эта репетиция длилась не меньше двух часов. От двух до трех часов, как помню.
В.Д. Алексей Николаевич Толстой, знаменитый наш советский писатель, присутствовал на нескольких репетициях, а 16 февраля 1942 года в газете «Правда», еще до премьеры, написал, что как только услышал седьмую симфонию, то сразу понял, что это гениально. А вот вы, когда впервые услышали, у вас какое было впечатление?
В.К. Мне сразу запомнилась музыка из первой части (напевает): «Там-пам-тарампам там-пам тарампам» — нашествие немцев. Эта мелодия была особенно выразительной. Очень-очень яркое впечатление. Не случайно и по сей день звучит эта симфония.
В.Д. Вы же присутствовали на премьере седьмой симфонии 5 марта 1942 года? Вы же были в зале?
В.К. Да, на галерке.
В.Д. У вас не было проблем, чтобы пройти на этот концерт?
В.К. Нет, нам сказали: пройти будет можно, но только на галерку. Зал был забит. Много было известных людей, представителей правительства, дипломатов, военных, деятелей культуры. Я их видел в антракте, когда мы гуляли в перерыве по фойе. В первой части концерта, сейчас не помню, какое игралось музыкальное произведение, а седьмая симфония была во втором отделении. Успех был огромный. Все встали. Зал бурно аплодировал. Мы понимали, что стали свидетелями чего-то, очень грандиозного. Шостакович сидел в первых рядах где-то в середине. Он привстал, повернулся, снял очки и руками начал что-то неловкое и протестующее изображать, чем вызвал еще более сильный шквал аплодисментов. Его заставили подняться на сцену. Трудно передать словами мое впечатление по истечении многих десятилетий, но тогда я понял, что такое настоящий успех.
В.Д. Владимир Владимирович, в свое время я снимал документальный фильм о великом летчике Алексее Петровиче Маресьеве, который будучи безногим, сумел из куйбышевского госпиталя вернуться в авиацию, сбил семь вражеских самолетов и стал Героем Советского Союза. Так вот, в интервью 2000 года, он рассказывал, как благодарен Куйбышеву, куйбышевским врачам, а еще – артистам Большого театра, которые ему посоветовали: «Чтобы в совершенстве овладеть протезами, нужно научиться танцевать». А он очень хотел вернуться на фронт. И стал учиться танцам. Вы встречали Маресьева в Куйбышеве?
В.К. Да. Два раза. Только два раза. Он был у нас на репетиции. Передвигался на костылях, но хотел снова вернуться на фронт. Мы знали, что, будучи сбитым над вражеской территорией, он 18 дней полз к своим.
В.Д. Какое впечатление произвел на вас Маресьев?
В.К. Невысокий, темноволосый, скромный, молчаливый. Его улыбка была немного болезненной. Сколько же всего он перенес. У него ведь протезы были по колено.
В.Д. Причем, это не те протезы, которые сейчас. На которых и в футбол играют, и в паралимпиадах участвуют. Это тяжелые протезы, деревянные.
В.К. Когда он ходил на этих протезах и с костылями — глаза слезами обливались. (Вынимает платок): Извините.
В.Д. Как вы воспринимали его желание вернуться в авиацию?
В.К. Нам не верилось. Честно. Он говорил: «Я еще буду летать, буду». А у нас комок в горле стоял. Мои товарищи учили Алексея танцевальным движениям. Он повторял, но для него это было очень болезненно. Я рад, что его желание осуществилось.
В.Д. Помимо основных спектаклей, сколько бесплатных, так называемых шефских, спектаклей и концертов вы провели в Куйбышеве? На предприятиях, в госпиталях, в школах?
В.К. Почти восемьдесят лет прошло, но и сейчас мне тяжело вспоминать наши выступления в госпиталях. Русский танец, я помню, танцевал с партнершей в госпитале для больных с ампутированными конечностями. Там, где Маресьев лечился. Маленькая комнатка, пианино, совсем нет места для танца. И сидят бойцы – 25-30 человек. У кого-то рук нет, у кого-то – ног. Аплодировать не все могли. Но улыбались, кивали. Хотелось подойти, подбодрить их. Но нас предупредили: не надо вступать в разговоры, их это только расстроит. Или выступление в другом госпитале. Многие солдаты с повязками на глазах. Оперу-то они слушают, а как нам танцевать перед ними?
В.Д. Большой театр за время пребывания в Куйбышеве миллионы рублей передал в Фонд обороны, отправил сотни посылок на фронт. На деньги Большого театра были построены несколько самолетов и танков. И в том числе в этих самолетах и танках есть и ваш вклад. Своим трудом вы приближали Победу, так, как это делали бойцы на фронте. Скажите, когда 13 июля 1943 года вы прощались с Куйбышевом, какое было настроение?
В.К. Переживали очень, что уезжаем. Мы так привыкли к этому городу. 22 месяца провели здесь, почти два года. Но нам был дан приказ возвращаться. И этот приказ был предвестием Победы. Нас провожали артисты драмы, провожали новые друзья, просто зрители. И они плакали, и мы. На двух пароходах нас повезли по Волге. Семь суток до речного вокзала в Химках. Подходим, огромная толпа встречает, крики: «С возвращением великого театра в столицу нашей родины!».

В.Д. Владимир Владимирович, в вашей биографии было историческое выступление у стен Рейхстага.
В.К. Да, 3 мая 1945 года я танцевал у Рейхстага, над которым уже развевалось Знамя Победы. Накануне меня вызвали к начальству, и заведующий балетной труппой Сергей Владимирович Шашкин говорит: «Завтра шефская бригада отправляется в Берлин, вас включили в состав бригады, дело очень ответственное». На самолете в Берлин летели Марк Бернес, Лидия Русланова, Клавдия Шульженко, актеры Петр Алейников и Сергей Филиппов. Из Большого — бас Максим Михайлов и одна балетная пара – я с Сусанной Звягиной. Принимали нас очень тепло.
В.Д. Что танцевали?
В.К. «Русский танец». Метрах в тридцати от Рейхстага свели два грузовика кузов к кузову с открытыми бортами, постелили ковры. Солдат и офицеров было даже не сотни, а тысячи. После концерта командующий восьмой гвардейской армии, которая заставила капитулировать берлинский гарнизон, генерал-полковник Василий Иванович Чуйков жал нам руки и даже памятную медаль за взятие Берлина вручил.
В.Д. Потрясающе.
В.К. В театре потом смеялись: «Володь, за что медаль? Ты что – воевал что ль? Ты же вроде все время с нами был?» Я говорю: «Воевал. Один день. В Берлине».
В.Д. Известно, что Сталин по-особенному относился к Большому театру.
В.К. Сталин любил Большой театр. Его любимый балет – «Пламя Парижа». Любимая балерина была Ольга Васильевна Лепешинская. Он ее называл «стрекоза». Любимая опера — «Иван Сусанин». А любимые певцы – Максим Дормидонтович Михайлов и Иван Семенович Козловский. Он часто бывал на спектаклях. В занавесе есть такая дырочка. И в дырочку мы смотрели: вот Сталин входит в ложу, вот присаживается. Сбоку слева была ложа политбюро. Там Сталин сидел, Молотов, Ворошилов.
В.Д. Как он одевался?
В.К. Всегда в кителе защитного цвета и с золотой звездой Героя Советского Союза. Никаких других наград не носил.
В.Д. 12 мая 1945 года вы присутствовали на мероприятии, посвященном Великой Победе.
В.К. Нам сказали, что будет торжественный прием в Георгиевском зале, и мы должны там показать танец басков из балета «Пламя Парижа». У нас пять человек этот танец исполняют – трое мужчин и две женщины. На автобусе нас доставили в Кремль. За столами было, наверное, человек четыреста. Руководство страны, военачальники, деятели культуры, в общем, вся элита страны. Члены правительства были от нас в трех-четырех метрах. Они сидели к сцене спиной, но при исполнении танца повернулись к нам и потом похлопали. Негромко, не такие аплодисменты, как обычно бывают в театре. Слегка. Потом нас пригласили в конец стола на банкет. Война только закончилась, но я увидел на столах черную и красную икру в больших блюдах, разные виды рыбы, крабы – многие из этих яств я видел впервые в жизни. Бутылки с вином, шампанским, водка, коньяки. Сзади стояли официанты: «Угощайтесь, угощайтесь». Но я смотрел не на блюда. Потому что за столами присутствовали легендарные люди. Вот так, как вас, я видел Жукова, Тимошенко, Конева, Рокоссовского. У всех полная грудь орденов. Все они улыбались. День Победы!
В.Д. А как вел себя Сталин? Ведь вы наблюдали наверняка за ним.
В.К. Он редко очень улыбался – это я помню. Аплодировал слегка. И усы все время поглаживал. Расскажу одну историю, это было на другом приеме. Сталин любил оперу «Риголетто»: «Сердце красавицы склонно к измене…». Козловский спел эту арию. Сталин похлопал и говорит: «Товарищ Козловский, повторите на «бис». А Козловский вдруг отвечает: «Товарищ Сталин, я никогда не повторяю». Сталин говорит: «Повторите». И показывает себе на сердце. Козловский исполнил арию во второй раз. А на следующий день в газете «Правда» указ: «За выдающиеся заслуги в области оперного искусства наградить товарища Козловского орденом Ленина». То есть Сталин показывал на сердце: повторите, награжу. Правда это или миф – точно не знаю, но мне так рассказывали.

В.Д. Владимир Владимирович, в вашей необыкновенной судьбе были еще съемки в кино. Перед нашей встречей я посмотрел все фильмы, где вы снимались. Первый из них – «Ромео и Джульетта», снятый в 1954 году.
В.К. Нет, первым был фильм «Иван Грозный» Сергея Михайловича Эйзенштейна. Во второй серии, снятой в 1945 году, я участвовал в пляске опричников. Мы танцевали и при этом делали вид, что поем. Съемки происходили на «Мосфильме».
В.Д. Помню этот эпизод, он один из самых ярких в картине. В черно-белом фильме Эйзенштейн снял этот танец в цвете.
В.К. Но этот эпизод очень не понравился Сталину, потому что он считал опричников положительными персонажами, а в фильме их танец очень мрачный. Говорят, он даже приказал «смыть эту часть».
В сентябре 1946 года Центральный Комитет ВКП(б) в своем постановлении подверг вторую серию «Ивана Грозного» резкой критике: «Режиссёр С. Эйзенштейн во второй серии фильма «Иван Грозный» обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета». Вторая серия была запрещена к показу и вышла на экраны только в 1958 году. А запланированную третью серию фильма С.М. Эйзенштейн уже не снял, скончавшись от сердечного приступа.
В.Д. А потом был фильм-балет «Ромео и Джульетта», где вы играли Бенволио, друга Ромео. Там вы совершенно безупречный герой – самый положительный, самый благородный, пытаетесь всех примирить, но, к сожалению, все равно происходит трагедия.
В.К. В этом фильме Джульетту играла Галина Сергеевна Уланова. Ей было уже 44 года, но как же потрясающе она исполняла роль Джульетты, которой, по Шекспиру, не исполнилось еще и четырнадцати. Это великая балерина. Мне посчастливилось работать с ней в одном театре, танцевать в одних спектаклях.
В.Д. Я смотрел и другой ваш фильм – «Хрустальный башмачок» 1960 года, где вы танцуете андалузский танец. Там принц начинает искать Золушку по всему миру, крутит глобус и попадает в Испанию, где вы танцуете вместе с партнершей Ниной Симоновой.
В.К. Это тоже был фильм-балет, режиссером которого был Александр Артурович Роу, тот самый, который прославился своими фильмами-сказками «Марья-искусница», «Морозко», «Королевство кривых зеркал», «Огонь, вода и… медные трубы». Его сорежиссером в этом фильме был знаменитый балетмейстер и один из моих учителей Ростислав Владимирович Захаров.
В.Д. Но честно вам скажу, самый любимый мой фильм с вашим участием…
В.К. «Человек-амфибия»?
В.Д. Угадали. Это изумительная музыка Андрея Петрова. Это ваш зажигательный танец. Как вы попали в этот фильм?
В.К. С моей первой женой Ириной Орлик летом 1961 года мы отдыхали в Ялте в Доме отдыха работников Большого театра. И вдруг в Дом отдыха приехал Эдуард Розовский, оператор кинофильма «Человек-амфибия». Для музыкального эпизода он искал танцевальную пару. Ему указали: в таком-то номере отдыхает семейная пара — танцоры из Большого театра. Он к нам пришел: «Я Эдуард Розовский, оператор. Мы снимаем фильм «Человек-амфибия» в бухте Ласли. Это 30 километров от Севастополя и 40 километров от Ялты. Вы не могли бы к нам приехать дней на пять-шесть? Там на скале запланирован танец. Настя Вертинская там снимается и Володя Коренев. Мы попросили бы вас поставить для них танец и самим станцевать. Мы вам оплатим». Я помню, сначала сказал категорическое «нет»: «Мы здесь отдыхаем, зачем нам срываться?». Розовский говорит: «Мы договоримся с директором дома отдыха, чтобы вам продлили эти дни и засчитали бесплатно». В общем, мы согласились. Тем более, мы с Ириной были танцорами характерного репертуара, а в фильме нужен был именно такой танец. Приехали в Севастополь. Настя Вертинская — красавица необыкновенная, и ей было всего 16 лет. Когда режиссеры искали актеров на главные роли, их требования были такие: в глазах Ихтиандра должно быть море, а в глазах Гуттиэре – небо. У Насти в глазах было небо. Репетировали в Доме офицеров. Вертинская танцевать не умела, но она была очень способной. И я с ней немножко позанимался. Помните, Настя танцует у скалы, соблазняя Ихтиандра? У меня где-то хранится ее фото с надписью на обороте: «Дорогому Володе Кудряшову, моему первому учителю танцев. С любовью, Настя Вертинская». Ну, и мы там с Ириной станцевали. Загримировали нас, костюмы подобрали. Косыночку мне подвязали.
В.Д. Это один из моих самых любимых эпизодов. Вы предполагали, что фильм станет таким знаменитым?
В.К. Он действительно знаменитый. Хотя прошло уже 60 лет, по телевизору его показывают как минимум пять-шесть раз в год. Мне даже звонят: «Володь, включай, сейчас будет фильм «Человек-амфибия». А я в ответ: «Спасибо, но, сколько можно смотреть?».
В.Д. Владимир Владимирович, город Куйбышев стал для труппы Большого театра домом в самое тяжелое военное время – с осени 1941 до лета 1943 года. Здесь, вдалеке от Москвы, на сцене Дворца культуры имени Куйбышева, театр работал в полную силу: показывал оперные и балетные спектакли своего репертуара, готовил новые постановки, выезжал с шефскими концертами на предприятия, в госпитали, в школы. Огромное спасибо за это – и театру, и вам. А что бы вы могли сказать Куйбышеву и куйбышевцам, которые во время войны принимали Большой театр, помогали ему, создавали все условия для его работы? Что бы вы сказали куйбышевцам-самарцам, которые гордятся тем, что Большой театр почти два года работал в их городе?
В.К. Большое человеческое русское спасибо. Народу Куйбышева, людям Самары. Нам помогали, нас поддерживали, к нам проявляли внимание и заботу. Нас звали в гости, угощали, чем могли. К нам приходили после спектаклей и благодарили. Причем, просто незнакомые люди. Удивительная душевная щедрость, доброжелательность, интеллигентность были свойственны самарцам. И я всегда им буду благодарен. К сожалению, моих коллег по Большому театру уже никого нет в живых, но не сомневаюсь, что они бы присоединились к моим словам благодарности.

Виталий Добрусин