Вот такая фифа

Недавно встретила Онегина. Господи, да он уже лысый. И с дочкой. Или с внучкой? Узнали друг друга, но даже не кивнули. Как будто и не было школьного пушкинского вечера. Где он меня распекал: «Вы мне писали, не отпирайтесь», а ему в ответ: «…и молча гибнуть я должна». После спектакля, где мы изъяснялись только пушкинскими строфами, разговора у нас больше не было. (Два года разницы в школе – «дистанция огромного размера».) Только почему-то повадились одновременно, очень рано, ходить в школу, не рядом, но вроде вместе. А к концу уроков в кармане куртки меня всегда ждала шоколадка или конфетка, что-нибудь из ассортимента школьного буфета. И так было полгода – ни в огороде бузины, ни в Киеве дядьки. Летние каникулы оборвали, извините, нашу тайную связь. В памяти осталось что-то расплывчато-приятное.

Хорошо ли, плохо ли, с тех пор прошло сорок с лишним лет: и Онегин, конечно же, должен быть лысым, да и мне давно не хватает Татьяниной легкости и трепетности. Жаль, конечно…

Встретились, ну и встретились. Говорить нам, собственно, не о чем. А вот засвербило где-то, и не поймешь с чего. Умиление ли по своему малолетству, ностальгия ли по розовым очкам (их вместе с аттестатом тогда раздавали всем желающим). Но загрустилось чего-то в душе, распогодилось. Годочки свои золотые начала считать… Чуть слезу не пустила. Хотя давно уже ясно: не буду я в малиновом берете с послом испанским говорить. Ни берета, ни посла, а есть два уже взрослых сына, которые свои подростковые 90-е годы пережили без интереса к наркотикам и другим плохим забавам.

Помню, едем мимо шикарного поля с подсолнухами (Ван-Гог да и только). Младшее дите подросткового периода восклицает:

– Ого, сколько «панасоников»!

Оговорка по Фрейду. Действительно, тогда было много панасоников, тошиб, сонь – на каждом углу, на рекламных щитах. Где дитё Ван-Гога-то увидит с его подсолнухами?..

Нет, сейчас пацаны не сидят на моей шее, пытаются помогать, хотя не всегда у них получается. Как-то раз у дачного мангала младшенький мой ударился в воспоминания:

– Нам было лет по 10-11, ты на работу убежишь, а из еды – только картошка жареная и «доширак» с лапшой. Мы с братаном тогда бегали к вокзалу – машины мыть, чтобы хоть «сникерс» купить. А один раз нас дядька нанял какую-то яму копать, мы неделю после уроков там вкалывали, а он так и не заплатил… Ты знаешь, как мы праздников ждали? Чтобы стол ломился и вкусняшек было много.

А я этого и не знала. С пенсии, конечно, тоже не пошикуешь, но, когда жду своих пацанов на обед или праздник, в очередной раз хватаю сумку и бегу на рынок. Наступая на горло собственным желаниям и все же основательно подорвав семейный бюджет, затариваюсь. Приношу домой кусок мяса стоимостью в треть пенсии и думаю, что с ним делать: обнять и плакать или зараз всю семью до икоты накормить. За «доширак» до сих пор свою вину чувствую.

…Когда моей маме перед пенсией положили оклад в 140 рублей, она была счастлива до слез. Тянула меня одна и ухитрялась даже баловать. Справила, помню, мне жакетик из зеленой материи. Последний писк: пуговицы в два ряда, вытачка к вытачке. Такого зеленого ни у кого не было – неделю на крыльях летала. Как первый раз во дворе в нем засветилась, бабулька с лавочки прошипела: «Ишь, фифа какая!» А потом я узнала, что сшита моя обновка из списанного сукна. (Была такая мода – начальственные столы сукном непременно зеленым обтягивать.)

Не хватило ума – устроила скандал: что я, хуже всех, в списанном cукне ходить. У мамы слезы в глазах, но молчит. Это сейчас бы я себя за дурь свою же прокляла. И прощения попросила, да не у кого уже… (А мои-то мудрее оказались – голодный «доширак» через годы припомнили без злобы и со смехом.)

А в ту пору зеленого жакета что ни день по телеящику выступал наш душевный драматург Виктор Розов. Он все о вреде вещизма и мещанства толковал (ох, сейчас бы его показали – Петросяну рядом делать нечего). Нельзя, говорил, тряпки на совесть менять. Наша жизнь, мол, это борьба и служение народу. А как слово «вещизм» скажет, так и передернется. Под эту мораль я вроде вписывалась: книжки читала, искусством интересовалась, добродетель уважала. А вышла к людям – все равно встретили по одежке. По ней, наверное, и проводят…

Ну да ладно – что про вчерашнюю печаль говорить. Другое время – другие заморочки. Сейчас показ шикарной жизни – тряпки, яхты, особняки – дело привычное. Как тем же внукам растолковать понятие «любовь к ближнему», если каждый второй готов с третьего последнюю рубашку снять? Как обосновать, что надо хорошо и долго работать: все же знают, что на нашей среднестатистической пенсии можно ноги протянуть? Как стать мальчику настоящим мужчиной, если ему постоянно показывают нечто брутально-ухоженное в стильном прикиде и в крутой тачке? А про коррупцию и олигархов какие сказки рассказывать?

В дурацком положении оказалось мое поколение. Самое безмятежное время, оказывается, пришлось на застой. И по большому счету, его можно вычеркнуть. А по малому, применительно к каждому ровеснику, – жалко. Умом, и то не всегда, я могу понять все наши катаклизмы, политические выверты и точечное мракобесие депутатов (выручает застойная закалка – светлым может быть только будущее. Ожидать птицу счастья завтрашнего дня – золотое правило социализма). А сердцем… Ну любила я маленькой ходить на демонстрации и кричать до визга «ура». Я абсолютно не помню, какие призывы были на плакатах, а ощущение праздника – помню. И воспитание нашенское происходило в основном во дворах, где на одного хулиганистого Серегу приходилось 15 нормальных ребят…

Так о чем говорить пацанам и чему учить? Остается только одному – оптимизму, который что при застое, что при нынешнем бардаке просто необходим для выживания.

…В автобусе, разглядывая и оценивая девчонку, прыщавые мальчики фыркали: «Смотри, фифа какая!» Я точно знала, что это не про меня. Я откликаюсь на тетеньку, гражданку, даже на мадам. Я уже не фифа и не такая. Я – постперестроечная пенсионерка, мамашка, бабулька, насмерть пристегнутая к хозяйственной сумке и с этой ношей твердо шагающая в будущее. Может быть, и в светлое…

Полина Никитина