Мирская слава

Александра Бостром с сыном, будущим писателем Алексеем Толстым, 1890-е гг. Фото РИА Новости

Порой мы ломаем головы, придумывая, чьим бы именем назвать улицу или, скажем, школу. При этом важные, ключевые фигуры, оставившие действительно яркий след в истории (и не только «в разрезе» нашего Ставропольского уезда-района), вспоминаются не сразу. Вот и память Леонтия Борисовича Тургенева (8 ноября 1824 – 29 июля 1895) чтут только изредка и по случаю – когда отмечают круглые годовщины российского земства. А ведь он был первым председателем первой в Российской империи (!) Самарской губернской земской управы… Этот материал я решил приурочить к его юбилею – к 200-летию со дня рождения.

«Из какого сора»…

Вот говорят: копни чуть глубже – и такие пласты и глубины раскроются, что и не снилось. Тургеневы, Толстые, Набоковы, Наумовы… – россыпь хорошо знакомых по бесчисленным культурным памятникам дворянских фамилий, и все, так или иначе, породнились между собой. Эдакая реликтовая роща: корни – аж до центра земли, крона – до небес и взором не охватишь… Не без исключений, конечно. Не без уродов в семьях. Не без скелетов в шкафах. Но ведь и не боги с Олимпа (которые, правда, тоже отчубучивали порой такое, их «поклонникам» не снилось) они, представители старинных дворянских родов, – живые люди.

Опять же, не стану подробно излагать биографию самого Леонтия Тургенева: есть доступные источники, в том числе очерк в книге Валентина Овсянникова «Ставрополь – Тольятти. Страницы истории». Сосредоточусь лишь на судьбе одной из дочерей, Александры Леонтьевны, и ее детей.

«Помещиками-степняками» называл таких, как Леонтий Борисович, его внук, известный советский писатель Алексей Толстой. И время от времени возвращался к воспоминаниям из ставропольского детства. А семейная история его матери, «по совместительству» очень посредственной писательницы Александры Леонтьевны Бостром (урожд. Тургеневой), в конце XIX века была на слуху.

«Мать моя, Александра Леонтьевна, урожденная Тургенева, двоюродная внучка Николая Ивановича Тургенева, ушла от моего отца, беременная мною, – писал в автобиографии, уже на склоне лет, автор «Хождения по мукам», «Трех сестер» и проч. – Ее второй муж, мой вотчим, Алексей Аполлонович Бостром, был в то время членом земской управы в г. Николаевске (ныне Пугачевск). Моя мать, уходя, оставила троих маленьких детей – Александра, Мстислава и дочь Елизавету. Уходила она на тяжелую жизнь – приходилось порывать все связи не только в том дворянском обществе, которое ее окружало, но и семейные. Уход от мужа был преступлением, падением, она из порядочной женщины становилась в глазах общества женщиной неприличного поведения. Так на это смотрели все, включая ее отца Леонтия Борисовича Тургенева и мать Екатерину Александровну»…

И дальше идет повествование о том, что не только нахлынувшая и захлестнувшая любовь заставила ее «решиться на такой трудный шаг». В интерпретации Алексея Николаевича, его матери при недолгой совместной жизни с отцом ее детей, графом Николаем Толстым, претило самарское общество восьмидесятых годов, которое «до того времени, когда в Самаре появились сосланные марксисты, представляло одну из самых угнетающих картин человеческого свинства»…

Упоминание марксистов (читай: кружка во главе с Володей Ульяновым), о которых в самодостаточной Самаре никто, разве что кроме жандармов – и то по долгу службы, – и слыхом не слыхивал, и двоюродного дедушки матери – декабриста, – понятно, лишние плюсы в «резюме» начала 1940-х, когда сочинялось это «жизнеописание». И вот пойми: то ли искренне верил в жуткую самарскую жуть человек, который в восьмидесятые годы позапрошлого века был еще был совсем ребенком, то ли это дань сталинской цензуре. (А опасаться было чего: за плечами и порицаемое «пролетарской» властью «графство», и эмиграция.)

Зато отчим, судя по тексту автобиографии, прямо-таки на целую голову возвышался над представителями самарского «свинства». Бостром «был воинствующим атеистом и материалистом. Он читал Бокля, Спенсера, Огюста Конта и более всего на свете любил принципиальные споры, – пишет А.Н. Толстой. И неожиданно добавляет: – Это не мешало ему держать рабочих в полуразвалившейся людской с гнилым полом и таким множеством тараканов, что стены в ней шевелились, и кормить «людей» тухлой солониной»…

Три брата

«Когда б вы знали, из какого сора, растут стихи, не ведая стыда…» * – лучше не скажешь.

А коль уж с поэзией так, представьте, откуда «растет» проза, особенно автобиографическая. И какое же изломанное детство было у будущего любимца читающей публики. И что-то подсказывает мне, что «строгих правил» дед его, который активно участвовал не только в земской реформе, но и в подготовке императорского указа об отмене в России крепостного права, своими руками придушил бы этого проходимца, который совратил его дочь и подает такой отвратительный пример внуку. А он только лишь не подавал ему руки.

Вообще, рекомендую найти и прочитать этот «шедевр» изданного многомиллионными тиражами «красного барина». Да и биографий его, младшего из братьев Толстых, понаписано немало – и в России, и эмигрантами. А что же известно о других членах семьи? О двух других братьях и их родном отце?

Отец Александра, Мстислава, Елизаветы и Алексея – граф Николай Александрович Толстой (1849–1900) – в Самаре был человеком известным. И даже скандально известным. И отчасти даже можно понять, откуда растут ноги у этой семейной «Санта-Барбары».

Давно не секрет уже, что мой любимый источник о жизни и быте уездного Ставрополя и губернской Самары конца XIX – начала XX вв., которому я доверяю, – мемуары выдающегося земского и государственного деятеля, почетного гражданина обоих городов Александра Наумова «Из уцелевших воспоминаний. 1868–1917», изданные в середине прошлого века за рубежом. В них Александр Николаевич характеризует графа Н.А. Толстого, в начале 1890-х занимавшего пост предводителя дворянства Самарского уезда, как «человека неглупого, но известного интригана». (В скобках отметим: и многие другие современники вспоминали его как человека неуживчивого, вспыльчивого и мстительного).

По воспоминаниям Наумова, граф Толстой ни перед чем не останавливался, чтобы осуществить свою мечту – «попасть в губернские предводители» дворянства. А «путать карты для достижения своих заветных целей» ему помогало то, что он был «запросто вхож» к тогдашнему губернатору Александру Брянчанинову. Упоминает Наумов и о «всяческих махинациях со стороны злобствовавшего гр. Толстого» при выборах в 1894 году члена губернской земской управы: ставропольчане продвигали (и продвинули) туда Наумова, Толстой же интриговал в надежде «на получение места члена управы для «своего» кандидата».

Судьбой младшего сына, по уже описанным причинам, граф Николай Александрович не интересовался, – в отличие от старших, которым, разумеется, были открыты все дороги (впрочем, и их самих Господь разумом и талантами не обделил). Так, например, устроить судьбу Мстислава в какой-то мере помогла близость к губернатору. «У Брянчаниновых была дочь, но не родная, а приемная – звали ее Анной Александровной; старики ее очень любили и прекрасно воспитывали, – читаем у Наумова. – Среднего роста, шатенка, Анна Александровна была милой, умной и приветливой девушкой. Впоследствии она вышла замуж за графа Мстислава Николаевича Толстого, служившего одно время по выборам Самарским уездным предводителем дворянства, а потом Петербургским вице-губернатором. Революция застала ее больную чахоточную в Крыму, где она проживала с двумя детьми и матерью – Софьей Борисовной, превратившейся в древнюю, слепую, беспомощную старуху – Sic transit!..** А сам Александр Семенович (Брянчанинов) умер задолго до революции».

Мстислав Толстой, оставшийся «в летописях» еще и как первый председатель Самарской губернской ученой архивной комиссии, разогнанной впоследствии большевиками, в итоге оказался в эмиграции во Франции, занялся фермерством.

А вот его и Алексея старшему брату – Александру Николаевичу Толстому – пережить катастрофические для России события не пришлось. С ним, «человеком умным и сердечным», как пишет об Александре Николаевиче в своих мемуарах Наумов, они работали в губернском дворянском собрании. Наумов был долгое время предводителем губернского дворянства (фигурой, по тем временам наделенной властью не меньше губернаторской), Толстой в этом представлял Самарский уезд. «С годами наши взаимоотношения приняли характер тесной дружбы, и мне было жаль с ним расставаться, когда пришлось его провожать в далекий Петербург, куда его Столыпин в 1910 году назначил вице-губернатором, – читаем в воспоминаниях. – Впоследствии гр. Александр Николаевич был переведен в Витебск губернатором, а затем мы с ним встретились в Новороссийске, в условиях нашего отчаянного беженства в 1919 году. Толстой пришел тогда ко мне после ранения, в форме офицера добровольческой Деникинской армии. Наша встреча была и радостная, и в то же время тяжко-грустная – всякий из нас сознавал гибель Императорской России, которой мы верой и правдой совместно служили… Встреча эта оказалась последней – вскоре я узнал о том, что гр. Александр Николаевич скончался в Таганроге от тифа»…

Кто сказал «свинство»?

Повествуя о разгроме фамильной усадьбы Наумовых в селе Головкино Ставропольского уезда, Александр Николаевич пишет: «Драгоценнейшую скрипку Антония Гварнериуса, подлинную редкость с отметкой внутри: «antonius guarnerius faciebat in Cremone an.1726», с которой я никогда не расставался… в ноябре 1917 года уничтожила все та же большевистская бесовщина…» Вместе с роялями Блютнера и «Стэнвей», отцовской виолончелью Вильома (подаренной Леонтием Борисовичем Тургеневым) и «чудной фисгармонией» все они были «вдребезги разбиты, как «господская буржуйна» затея…»

А спустя три десятилетия в Самаре было стерто с лица земли Всехсвятское кладбище, на котором, среди прочих, была похоронена мать писателя Алексея Николаевича Толстого. Не знаю, к счастью или несчастью, но обласканный советскими вождями потомок помещиков-степняков не дожил до этого. А если бы дожил – интересно, позволил бы себе употребить в отношении властвующих вандалов эпитеты, подобные тем, которыми «крыл» нравы времен «проклятого царизма»?

Сергей Мельник

______________

* Анна Ахматова. «Тайны ремесла».
** Полностью: Sic transit gloria mundi (с лат. – «Так проходит слава мирская»).